не знаю, но что-то они придумали, потому что господин Дарзак сказал мне: «Бернье, прошу вас о последней услуге: ступайте в конюшню и запрягите в двуколку Тоби. По возможности не будите Уолтера. Если он все же проснется и потребует объяснений, тогда и ему, и Маттони, который охраняет потерну, скажите следующее: «Это для господина Дарзака, ему в четыре утра нужно быть в Кастелларе, он отправляется в Альпы». А госпожа Дарзак добавила: «Если встретите господина Сенклера, ничего ему не говорите, а приведите его ко мне; если же встретите Рультабийля, ничего не говорите и не делайте». Ведь знаете, сударь, хозяйка хотела, чтобы я вышел, только когда окно в вашей комнате будет закрыто, а свет погашен. А потом нам еще труп доставил неприятные минуты: мы-то думали, человек умер, а он возьми и вздохни, да еще как! Остальное, сударь, вы видели и теперь знаете не меньше моего. Помилуй нас Бог!

Когда Бернье закончил эту невероятную историю, Рультабийль искренне поблагодарил его за преданность хозяевам, посоветовал обо всем помалкивать, извинился за свою грубость и приказал ничего не говорить госпоже Дарзак о только что закончившемся допросе. Уходя, Бернье протянул ему руку, но Рультабийль отдернул свою:

– Нет, Бернье, вы весь в крови.

Наконец привратник отправился к даме в черном.

– Итак, – начал я, когда мы остались одни, – Ларсан мертв?

– Боюсь, что да, – ответил Рультабийль.

– Боитесь? Почему?

– Потому что, – ответил он незнакомым мне бесцветным голосом, – такая смерть Ларсана, когда он не входил в башню ни живой, ни мертвый, пугает меня больше, чем его жизнь.

Глава 13,

в которой испуг Рультабийля приобретает тревожные размеры

Он в самом деле был буквально в ужасе. Да я и сам очень испугался. Никогда еще я не видел, чтобы ум его находился в таком смятении. Молодой журналист неровным шагом ходил по комнате, останавливался порой у зеркала, проводил рукой по лицу и вглядывался в собственное отражение, словно спрашивая у него: «Неужели ты, Рультабийль, и в самом деле так думаешь? Кто осмелится так думать?» Как думать? Казалось, он, скорее, еще только готовится думать. Но этого ему, похоже, не хотелось. Он ожесточенно покачал головой и, подойдя к окну, стал вглядываться в ночь, прислушиваясь к малейшему шуму на далеком побережье и, быть может, ожидая услышать шум катящейся двуколки и стук копыт Тоби. Рультабийль походил на насторожившегося зверя.

Прибой умолк, море совершенно успокоилось. На востоке на черной воде внезапно засветилась белая полоска. Поднималась заря. И почти сразу же из темноты появился Новый замок – бледный, тусклый, выглядевший точно так же, как мы, словно и он тоже не спал всю ночь.

– Рультабийль, – начал я, внутренне дрожа от собственной дерзости, – ваш разговор с матерью был очень короток. И расстались вы молча. Я хотел бы знать, мой друг, не рассказала ли она вам сказочку про револьвер на ночном столике.

– Нет, – не оборачиваясь, бросил Рультабийль.

– Она ничего вам об этом не говорила?

– Нет.

– И вы не попросили ее объяснить ни выстрел, ни предсмертный крик, походивший на крик в таинственном коридоре? Она ведь закричала, как тогда.

– Вы любопытны, Сенклер. Даже любопытнее меня. Нет, я ее ни о чем не спрашивал.

– И вы обещали ей ничего не видеть и не слышать, даже не спросив ее о выстреле и крике?

– Поверьте, Сенклер, я уважаю секреты дамы в черном. Она лишь сказала – а я, разумеется, ни о чем не спрашивал! – она сказала: «Мы можем расстаться, друг мой, потому что теперь нас ничто не разделяет», и я сразу ушел.

– Так она вам сказала, что вас теперь ничто не разделяет?

– Да, мой друг, а руки у нее были в крови…

Мы замолчали. Я подошел к окну и встал рядом с журналистом. Внезапно он накрыл ладонью мою руку и указал на маленький фонарь, все еще горевший у входа в нижний зал башни Карла Смелого, где был кабинет Старого Боба.

– Уже светает, – проговорил Рультабийль, – а Старый Боб все трудится. Он и в самом деле отважный человек. Давайте-ка сходим посмотрим, как он работает. Это поможет нам отвлечься, и я перестану раздумывать над мысленно очерченным мною кругом, который связывает меня по рукам и ногам, изнуряет, душит. – Он тяжело вздохнул и добавил, как бы про себя: – Когда же вернется Дарзак?

Через минуту мы уже пересекли двор и спустились в восьмиугольный зал башни. Он был пуст. На письменном столе горела лампа. Но Старого Боба не было и в помине.

– Однако! – удивился Рультабийль.

Взяв лампу, он принялся осматривать зал. Обошел стоявшие у стен небольшие витрины. В них ничего не изменилось, все экспонаты лежали в сравнительном порядке и были снабжены ярлычками. Мы осмотрели доисторические кости, раковины и рога, «подвески из ракушек», «кольца, вырезанные из диафиза длинной кости», «серьги», «рубила, найденные в слое почвы рядом с северным оленем», «скребки, относящиеся к последнему периоду палеолита», «кремневую пыль, найденную в слое почвы рядом со слоном»; затем вернулись к письменному столу. Там лежал самый древний в мире череп; его челюсть была и в самом деле вымазана красной краской с рисунка, который господин Дарзак положил сушиться на край стола – туда, куда падал из окна солнечный свет. Я обошел все окна, пробуя прочность решеток, но к ним явно никто не притрагивался. Увидев, чем я занимаюсь, Рультабийль сказал:

– Что вы там делаете? Прежде чем проверять, не вылез ли он в окно, нужно убедиться, что он не вышел в дверь.

Он поставил лампу на пол и принялся изучать следы.

– Пойдите-ка лучше постучитесь в Квадратную башню, – попросил он, – и выясните у Бернье, не вернулся ли Старый Боб. Расспросите Маттони, дежурящего под потерной, и папашу Жака, который охраняет вход в замок. Ступайте, Сенклер, ступайте.

Минут через пять я вернулся – как и следовало ожидать, ни с чем. Старого Боба нигде не видели. Он нигде не проходил.

Рультабийль все еще обнюхивал пол.

– Он оставил лампу зажженной, чтобы все думали, будто он работает, – сообщил молодой человек и озабоченно добавил: – Следов борьбы нигде нет. Я нашел лишь следы Артура Ранса и Робера Дарзака – вчера вечером, во время грозы, они заходили сюда и принесли на подошвах немного влажной земли со двора Карла Смелого и железистой почвы с первого двора. Следов Старого Боба нет нигде. Он пришел сюда до бури и, возможно, покинул комнату, когда она еще бушевала, но, во всяком случае, больше сюда не возвращался.