Понимает, конечно, все это и государь, но…

Дворжицкий: «Но Его Величество, не сказав ничего на просьбу кучера, повернулся и направился к тротуару, прилегавшему к Екатерининскому каналу. Государь следовал по тротуару; влево от него – я, позади – казак, бывший на козлах экипажа, и четыре спешившихся конвойных казака с лошадьми в поводу. Они окружали государя. Пройдя несколько шагов, царь поскользнулся на булыжнике, но я успел его поддержать».

Царь направлялся к Рысакову.

Рысаков находился метрах в десяти от места взрыва; его держали четыре солдата и начальник царской охраны капитан Кох.

Стоявший на тротуаре жандармский подпоручик, не сразу узнав царя, спросил: «Что с государем?», на что император, подходя к Рысакову, сказал: «Слава Богу, я уцелел, но вот..» И показал на убитого казака и умиравшего мальчика.

И Рысаков сказал: «Еще слава ли Богу?»

Царь подошел к Рысакову.

Узнав от него, что тот мещанин (наконец-то не дворянин!), государь сказал с облегчением: – Хогош! (Он грассировал.)

И погрозив Рысакову пальцем, пошел к своей карете по панели.

Полковник Дворжицкий снова стал просить царя:

«Тут я вторично позволил себе обратиться к государю с просьбою сесть в сани и уехать, но он остановился, несколько задумался и затем ответил: “Хорошо, только прежде покажи мне место взрыва”».

В это время подошел возвращавшийся с развода взвод 8-го флотского экипажа.

И царь, плотно окруженный этим взводом и конвойными казаками, направился наискосок – к образовавшейся на мостовой яме.

Дворжицкий: «Исполняя волю государя, я повернулся наискось к месту взрыва, но не успел сделать и трех шагов.».

Молодой человек, стоявший боком у решетки канала, выждал приближение царя. И вдруг повернулся, поднял руки вверх и бросил что-то к ногам государя.

Это и был Игнатий Гриневицкий.

Раздался оглушительный взрыв. И государь, и окружавшие его офицеры, казаки, и сам молодой человек, бросивший бомбу, и народ поблизости – все сразу упали, точно всех подкосило. На высоте выше человеческого роста образовался большой шар беловатого дыма, который, кружась, стал расходиться, опустился книзу.

«И я видел, как государь упал наперед, склонясь на правый бок, а за ним и правее его. Упал офицер с белыми погонами. Этот офицер спешил встать, но, еще чуть приподнявшись, потянулся через спину государя и стал засматривать ему в лицо» (из показаний очевидца).

Офицер с белыми погонами и был Дворжицкий.

Дворжицкий: «Я был оглушен новым взрывом, обожжен, ранен и свален на землю. Вдруг среди дыма и снежного тумана я услышал слабый голос Его Величества: “Помоги!”. Собрав оставшиеся у меня силы, я вскочил на ноги и бросился к государю. Его Величество полусидел-полулежал, облокотившись на правую руку. Предполагая, что государь только тяжко ранен, я приподнял его, но у государя были сильно раздроблены ноги, и кровь из них сильно струилась».

Два десятка убитых и раненых лежали на тротуаре и на мостовой. Некоторым раненым удалось подняться, другие ползли, третьи пытались освободиться из-под упавших на них. Среди снега, мусора и крови виднелись остатки изорванных мундиров, эполет, сабель и куски человеческого мяса. С головы царя упала фуражка; разорванная в клочья шинель свалилась с плеч; из размозженных голых ног лилась струями кровь. Царь слабым голосом повторял и повторял: «Холодно… холодно… холодно..». Бесчисленные раны покрывали его лицо и голову. Один глаз был закрыт, другой смотрел перед собой без всякого выражения.

Взрыв был так силен, что на газовом фонаре все стекла были выбиты и самый остов фонаря искривило.

Вокруг Самодержца Всероссийского, умиравшего на окровавленной мостовой среди грязного снега, обрывков одежды, выросла толпа: только что подошедшие юнкера Павловского училища, прохожие, полицейские, уцелевшие казаки. Шатаясь, стоял над ним полковник Дворжицкий…

Недалеко от царя в луже крови умирал бросивший бомбу Гриневицкий.

В это время примчался в карете великий князь Михаил Николаевич. В Михайловском дворце он услышал взрыв и тотчас погнал карету к месту происшествия. Великий князь встал на колени на мостовой. Услышал голос брата: «Скорее… домой!»

И сознание покинуло царя вместе с хлеставшей из ног кровью.

Если бы государя повезли в Военный госпиталь, находившийся рядом, то успели бы остановить кровотечение и он, возможно, остался бы жив.

Но его повезли во дворец.

Внести кровоточащее тело в карету было невозможно. И десятки рук понесли окровавленного императора к открытым саням Дворжицкого.

Среди тех, кто помогал нести истекавшего кровью царя, был третий метальщик, Иван Емельянов. В портфеле у Емельянова лежала бомба, которой он должен был убить царя в случае неудачи первых метальщиков.

И сани двинулись во дворец. В эти сани был запряжен знаменитый конь Варвар. Тот самый, который долго служил народовольцам. Теперь его захватила полиция, и он служил ей. Когда-то Варвар умчал от полиции Степняка-Кравчинского и Баранникова после убийства шефа жандармов Мезенцова. Теперь он вез во дворец умиравшего царя.

Казаки, стоя в санях, придерживали бесчувственное тело Александра – их шинели намокли от царской крови.

Его привезли в Зимний дворец к Салтыковскому подъезду. Но двери оказались слишком узкие, чтобы толпой внести его на руках. Носилок в Зимнем дворце… не оказалось! И они выломали двери, и все вместе на руках несли Александра II по ступеням мраморной лестницы в его кабинет, где 20 лет назад он подписал Манифест об освобождении крестьян и где сегодня утром проложил путь к русской Конституции.

Мраморные ступени и путь по коридору до царского кабинета были покрыты его кровью.

Вот так окончилось седьмое покушение на царя.

Лейб-медик Ф.Ф. Маркус:

«Вбежав в кабинет, я нашел царя в полулежачем положении на кровати, которая была выдвинута из алькова и помещена почти рядом с письменным столом, так что лицо императора было обращено к окну. Государь был в рубашке без галстука, на шее у него был прусский орден. на правой руке была надета белая замшевая перчатка, местами перепачканная кровью. У изголовья стоял в полном парадном мундире великий князь Михаил Николаевич со слезами… Когда я подбежал к кровати, первое, что мне бросилось в глаза, это страшно обезображенные нижние конечности, в особенности левая, которая, начиная от колена, представляла раздробленную кровяную массу; правая конечность была тоже повреждена, но менее левой. Обе раздробленные конечности были на ощупь холодные. Я стал придавливать как можно сильнее обе бедренные артерии, биение которых уже было едва ощутимо, думая этим самым сберечь хотя остаток крови. Государь находился в полном бессознательном состоянии… Все старания врачей, прибывших после меня, оставались тщетными – жизнь государя угасала…»