– Довольно! – загремел он. – Я готов лечить отравленных животных на фермах, но не желаю, чтобы меня пичкали отравой в моем собственном доме! – Он направился к двери, бросив через плечо: – Пойду пообедаю в «Гуртовщиках».

В этот момент его снова передернуло. Он опять прижал ладони к животу и обернулся.

– Вот теперь я понимаю, что испытывали эти несчастные телята!

Рори держал поросят, а я их кастрировал. Поросят было много, и я торопился, не замечая, что работник, ирландец по происхождению, все больше нервничает. Его молодой хозяин ловил поросят и передавал ему, а он зажимал их между коленями мордочкой вниз и разводил им задние ноги. Я быстро вскрывал мошонку и извлекал яички, чуть-чуть не задевая грубую материю рабочих брюк Рори.

Об этом случае я вспомнил, когда сидел в своей комнате в Сент-Джон-Вуде и читал Справочник ветеринара под редакцией Блэка. Это был том внушительных размеров, не очень уместный в солдатском рюкзаке, и мои друзья в Королевских ВВС любили поддразнивать меня, называя книгу «карманным изданием», но я постоянно штудировал его в свободное время, а словарные статьи напоминали мне о моей настоящей жизни.

Я добрался до буквы «К» и, наткнувшись на слово «кастрация», моментально перенесся памятью к тому дню.

– Ради господа, поосторожнее, мистер Хэрриот! – не выдержал ирландец.

Я удивленно поднял на него глаза.

– В чем дело, Рори?

– Да ваш чертов ножик! Машете им у меня промеж ног, точно чертов индеец! Покалечите меня, как пить дать.

– Да уж поберегитесь, мистер Хэрриот! – воскликнул молодой фермер. – Не охолостите Рори взамен порося. Такого его хозяйка вам не спустит!

Он захохотал, ирландец смущенно улыбнулся, а я хихикнул, что мне даром не прошло. Всего секунда невнимания – и скальпель располосовал указательный палец на левой руке.

Мгновенно все вокруг обагрилось моей кровью. Мне никак не удавалось ее унять: бинты сразу промокали, и когда я наконец все-таки наложил повязку, она получилась невообразимо большой и бесформенной – толстенный слой ваты, десятки раз обмотанный самым широким бинтом, какой только отыскался в моем багажнике.

Когда я уехал с фермы, заметно стемнело и в морозном небе загорались звезды, хотя не было еще и пяти часов – в конце декабря солнце заходит рано. Я ехал медленно, и огромный забинтованный палец торчал над рулевым колесом, точно веха, указывающая путь между лучами фар. До Дарроуби оставалось около полумили, и за голыми ветками придорожных деревьев уже мелькали огни городка, как вдруг из мрака навстречу мне выскочила машина, проехала мимо, затем я услышал визг тормозов, машина остановилась, развернулась и помчалась назад.

Она обогнала меня, свернула на обочину, и я увидел неистово машущую руку. Я остановился; на дорогу выскочил молодой человек и побежал ко мне.

Он всунул голову в окно.

– Вы ветеринар? – Молодой человек задыхался, в его голосе звучала паника.

– Да.

– Слава богу! Мы едем в Манчестер и побывали у вас… Нам сказали, что вы поехали этой дорогой… описали вашу машину. Ради бога, помогите!

– Что случилось?

– Наша собака… На заднем сиденье… У него в горле застрял мяч. Я… мне кажется, он уже задохнулся.

Он еще не договорил, а я уже бежал по шоссе к большому белому автомобилю, из которого доносился плач. На фоне заднего стекла виднелись детские головки.

Я распахнул дверцу и услышал всхлипывания:

– Бенни, Бенни, Бенни!

В темноте я едва различил большую собаку, распростертую на коленях четырех детей.

– Папа, он умер, он умер!

– Его надо вытащить наружу, – сказал я, задыхаясь.

Молодой человек ухватил собаку за передние лапы, а я поддерживал ее снизу, и она без всяких признаков жизни вывалилась на асфальт.

Мои пальцы запутались в густой шерсти.

– Ничего не видно! Помогите мне перенести его к свету!

Мы подтащили безжизненное тело к лучам фар, и я увидел великолепного колли в полном расцвете сил – пасть его была широко раскрыта, язык вывалился, глаза остекленели. Он не дышал.

Молодой человек взглянул на собаку, сжал голову руками и простонал:

– Боже мой, боже мой…

В машине тихо плакала его жена и рыдали дети.

– Бенни… Бенни…

Я схватил его за плечо и закричал:

– Что вы говорили про мяч?

– У него в горле… Я пробовал его вынуть, но ничего не получается, – невнятно бормотал он, не поднимая головы.

Я сунул руку в пасть и сразу нащупал твердый резиновый мяч величиной с теннисный, который застрял в глотке, как пробка, плотно закупорив трахею. Я попытался обхватить его пальцами, но они лишь скользили по мокрой гладкой поверхности – зацепиться было не за что. Секунды через три я понял, что таким способом извлечь мяч невозможно, и, не раздумывая, вытащил руку, завел большие пальцы под челюсти и нажал.

Мяч вылетел из пасти собаки, запрыгал по заиндевелому асфальту и исчез в траве. Я потрогал роговицу глаза. Никакой реакции. Я опустился на колени, полный мучительного сожаления, – ну что бы им встретить меня чуть-чуть раньше! А теперь – что я могу сделать? Только забрать труп в Скелдейл-хаус. Нельзя же оставлять мертвую собаку у них в машине – им еще столько ехать до Манчестера. Но мне нестерпимо было думать, что я ничем не смог им помочь, и, когда я провел рукой по роскошной шерсти, толстый забинтованный палец качнулся как символ моей никчемности.

Я тупо созерцал этот палец и вдруг ощутил слабое биение там, где край моей ладони упирался в межреберье собаки.

Я выпрямился с хриплым криком:

– Сердце еще бьется! Он жив!

И принялся за работу.

Здесь, во мраке пустынного шоссе, я мог рассчитывать только на собственные силы. В моем распоряжении не было ни стимулирующих средств для инъекций, ни кислородных баллонов, ни зондов. Но каждые три секунды я добрым старым способом нажимал на грудь обеими ладонями, отчаянно желая, чтобы собака задышала, хотя глаза ее по-прежнему глядели в пустоту. Время от времени я принимался дуть ей в горло или щупал между ребрами, стараясь поймать это почти неуловимое биение.

Не могу сказать, что произошло раньше: слабо ли дрогнуло веко, или слегка поднялись ребра, втягивая в легкие ледяной йоркширский воздух. Возможно, это случилось одновременно, но дальше все было как в прекрасном сне. Не знаю, сколько я просидел возле собаки, пока наконец ее дыхание не стало ровным и глубоким. Затем она открыла глаза и попробовала вильнуть хвостом, и тут я вдруг осознал, что совершенно окоченел и прямо-таки примерз к дороге.

С трудом поднявшись и не веря своим глазам, я смотрел, как пес медленно встает на ноги. Хозяин тут же водворил его на заднее сиденье, где он был встречен восторженными воплями.