Это успокоило Брунетти. Охранник всего лишь выполняет свою работу, и притом ведет себя вежливо.

– Да, я местный, – сказал комиссар и, хотя в этом не было ни малейшей надобности, уточнил: – Пришел поставить свечку за упокой души своей матери.

Охранник широко улыбнулся и тут же прикрыл рот ладонью, скрывая отсутствие некоторых зубов.

– Дело хорошее, – сказал он.

– Хотите, и за вашу поставлю?

Рука тут же опустилась, рот приоткрылся от удивления.

– Да, будьте так добры! – проговорил охранник.

Брунетти направился к главному алтарю, чувствуя, как при виде этой залитой светом красоты на душе у него тоже становится светлее. Солнце проникало внутрь через восточные окна, исчерчивая плиточный пол разноцветными узорами. По обе стороны нефа – символы былого могущества Венеции, могилы дожей и их жен, покоящихся тут уже много столетий. Комиссар демонстративно отвернулся от триптиха Беллини: после последней реставрации на него было больно смотреть.

В правом рукаве трансепта[51] Брунетти притормозил, чтобы полюбоваться одним из шести регистров витражного окна: комиссар с годами утратил способность впитывать слишком большую порцию красоты за раз и поэтому старался по возможности дозировать удовольствие одним-двумя шедеврами. На витраже была изображена четверка мускулистых святых с копьями.

Его мать особенно благоговела перед всадником слева, убийцей дракона, попеременно считая его то святым Георгием, то святым же Фео́дором Ти́роном. Тогда Брунетти не догадался спросить, чем он ей так мил, а теперь уже и не узнаешь… Для себя он решил, что это потому, что его мать терпеть не могла всякого рода притеснителей, а разве есть более опасные притеснители, чем дракон? Комиссар вынул из кармана монету в один евро и бросил ее в металлическую коробку. На эту сумму ему полагалось две свечки. Брунетти зажег одну от горящей уже свечи и от нее же – вторую. Потом поставил их в средний ряд, отступил и подождал немного, чтобы убедиться, что пламя не погаснет.

– Одна – для матери того парня у входа, – прошептал Брунетти, чтобы там наверху случайно не перепутали и не записали обе свечки в актив его покойной матушки.

Еще раз, на прощание, комиссар посмотрел на святого (который за столько лет стал ему чуть ли не приятелем), кивнул и повернул к выходу. Шагая по проходу, Брунетти нарочно смотрел под ноги, дабы не перегружать себя впечатлениями, но и узорчатый пол здесь был чудо как хорош…

На выходе комиссар пригнулся, поймал взгляд охранника и сказал:

– Сделано!

По пути к квесту́ре[52] Брунетти перебирал в уме, что ему нужно выяснить: во-первых, расположение камер наблюдения; во-вторых, наименования госорганов, которым они принадлежат. И не факт, что разные структуры органов правопорядка захотят открывать свои рабочие секреты даже друг другу, да и согласятся ли они сделать это добровольно или же придется брать ордер у судьи?

Брунетти прошел прямиком в оперативный отдел. Вианелло сидел за своим рабочим столом, над толстенной папкой с документами, на обложке которой красовалась фамилия «Нардо». Сержант глянул на начальника, сделал мученическое лицо и, протягивая к Брунетти картинно дрожащую руку, прошептал:

– Спасите меня! Спасите!

Комиссар, которому не раз приходилось корпеть над этой папкой, вскинул руки, словно отгоняя злобное привидение.

– Что, маркиза опять за свое?

– Не дает нам соскучиться, – отозвался Вианелло. – На этот раз она обвиняет соседа: мол, он держит во внутреннем дворе диких кошек.

– Львов? – уточнил Брунетти.

Вианелло постучал пальцами по странице, которую как раз читал:

– Нет, просто кошек. Говорит, что сосед впускает их по ночам и кормит.

– Сосед, который живет в Лондоне?

– Она говорит, что видела, как кошек кормит его дворецкий, – объяснил Вианелло.

– Дворецкий тоже живет в Лондоне? – предположил Брунетти.

– Она совсем спятила, – сказал Вианелло. – Это уже семнадцатая жалоба от нее.

– И все их нам нужно расследовать? – спросил Брунетти.

Вианелло закрыл папку и с вожделением посмотрел на корзину для бумаг, стоявшую в другом конце комнаты. Борясь с искушением, он отодвинул папку в сторону и произнес:

– Как думаете, не будь она крестной члена кабинета министров, мы тратили бы на это время?

Не отвечая на вопрос, Брунетти сообщил:

– У меня есть кое-что поинтереснее!

* * *

Синьорину Элеттру они застали на рабочем месте. Она сидела, отвернувшись от компьютера, и, ничуть не скрываясь, читала журнал. Выглядело это так же странно, как Ева без Адама на картине или статуя святого Космы без святого же Дамиана.

Увидев, что на мониторе пусто, Брунетти еще больше изумился и попробовал обратить это в шутку:

– Уж не бастуете ли вы, синьорина?

Элеттра удивленно вскинула на него глаза, потом быстро перевела взгляд на Вианелло.

– Ты рассказал ему?

– Ни слова, – ответил тот.

– О чем вообще идет речь? – поинтересовался Брунетти, адресуя вопрос им обоим.

– Так вы не знаете? – спросила синьорина Элеттра, закрывая журнал и с наигранным простодушием хлопая ресницами.

– Никто ничего мне не говорил, – сказал Брунетти, хотя это было не совсем правдой: девушка в больнице рассказала ему, что ее столкнули со ступенек моста.

Вианелло скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что он к этому непричастен.

– О, это такая безделица! – воскликнула синьорина Элеттра, глядя на журнал.

Брунетти подошел к ее столу. Vogue. Мог бы и догадаться…

Перехватив его взгляд, синьорина Элеттра пояснила:

– Это французское издание.

– Итальянское вы не читаете?

Она выразительно закатила глаза – мимолетное движение, в котором было и презрение к содержимому итальянской версии журнала, и сомнение в том, что человек, который задает такие дурацкие вопросы, обладает хорошим вкусом.

– Что я сегодня могу сделать для вас, господа? – спросила синьорина Элеттра, поворачиваясь к Вианелло, как будто только что его заметила.

– Для начала – сказать мне, что тут происходит, – произнес Брунетти, глянув на по-прежнему безмолвствующего Вианелло, так, чтобы тот понял – упрек адресован и ему тоже.