Перед моими глазами встает образ бывшего психолога ФБР. Не могу представить, чтобы он упустил из виду что-либо существенное.

– Я понимаю, ты не станешь звонить, – вкрадчивым тоном продолжает Шон, – но в таком случае позволь хотя бы передать тебе по факсу все, что у меня есть на Малика. Ты же хочешь увидеть, что именно, правда?

Я не отвечаю. Мыслями я уже унеслась к кровавым отпечаткам в своей спальне.

– Кэт? Ты меня слышишь?

– Пошли мне все, что у тебя есть на него.

– Дай номер факса.

Я даю ему номер факса деда. Он мне известен, поскольку иногда мы обмениваемся документами, касающимися моей доверительной собственности.

– Я вышлю тебе все материалы в самое ближайшее время, – обещает Шон.

– Отлично.

Наступает неловкая пауза. Потом он спрашивает:

– Ты вернешься домой сегодня вечером?

В его голосе явно сквозит одиночество.

– Нет.

– А завтра?

– Я не знаю, Шон.

– А почему? Ты очень редко ездишь домой, а когда бываешь там, тебе это не нравится.

– Здесь кое-что произошло.

– Что? Кто-то заболел?

– Я не могу сейчас ничего объяснить. Мне пора идти.

– Хорошо, тогда перезвони мне позже.

– Если я найду что-нибудь интересное в том, что ты перешлешь по факсу, то обязательно позвоню. В противном случае ты снова услышишь обо мне не раньше завтрашнего дня.

Шон молчит. Спустя несколько секунд он говорит:

– До свидания, Кэт.

Я даю отбой и оглядываюсь на помещение для слуг, а потом перевожу взгляд на заднюю часть Мальмезона. Мне хочется поговорить с матерью, но та приедет еще только через двадцать минут. Внезапно беспорядочная чехарда моих мыслей порождает один-единственный четкий образ. Я срываюсь с места и почти бегом направляюсь в заросли деревьев на восточной стороне лужайки, следуя изгибам тропинки, которую сама же и протоптала пятнадцать лет назад.

Мне срочно нужно оказаться под водой.

Оказавшись среди деревьев, я вдруг замечаю темный силуэт, стоящий в тени примерно ярдах в сорока впереди. Это чернокожий мужчина в рабочем комбинезоне. Я беру влево, чтобы не оказаться слишком близко от него, но по мере приближения узнаю Мозеса, садовника, работавшего в Мальмезоне еще до моего рождения. Когда-то высоченный гигант, запросто таскавший на спине железнодорожные шпалы, Мозес превратился в скрюченного худого мужчину с лицом, почти до самых водянистых желтых глаз заросшим седой щетиной. Он живет один в небольшом домике на окраине поместья, но раз в неделю командует целой армией молодых мужчин, которые вылизывают всю территорию не хуже армейского взвода. Я машу ему. Старик вяло приподнимает руку в ответ. Он не узнает меня. Наверное, думает, что я одна из жительниц пригорода, Бруквуда. Самое страшное заключается в том, что я уже достаточно взрослая, чтобы вполне оказаться таковой. Я ускоряю шаги, предвкушая встречу с местом, которое не навещала слишком долго.

Я бегу вперед, и юность мчится мне навстречу.

Пробравшись сквозь деревья, растущие на западной границе Мальмезона, я внезапно вынырнула из чащобы позади домов Бруквуд Истейтс – жилого массива, выстроенного на землях ДеСаллей, которые были проданы застройщику в тридцатых годах, когда Мальмезон не принадлежал моей семье. По большей части дома в Бруквуде одноэтажные, в стиле «ранчо» пятидесятых, но позади них высится несколько двухэтажных особнячков в колониальном духе. В юности я бывала здесь несчетное число раз, и всегда по одной и той же причине: одним из колониальных особняков владели Хемметеры, пожилая пара, которым принадлежал заодно и плавательный бассейн.

Я приходила сюда потому, что дед, несмотря на свое баснословное состояние и мое увлечение плаванием, граничившее с фанатизмом – три года подряд я становилась чемпионкой штата, – отказывался построить бассейн. А ведь просьбу мою никак нельзя было назвать капризом избалованного ребенка. Средняя школа имени Святого Стефана, в которой я училась, не имела своего плавательного бассейна, так что наша команда вынуждена была тренироваться где придется – точнее, там, где нам разрешали. Моя просьба получила обычную робкую поддержку матери и бабушки, но поскольку во французском Мальмезоне никакого плавательного бассейна не было и в помине, дед отказался изуродовать «свое» поместье постройкой оного. Чтобы исправить положение, мне приходилось ежедневно тренироваться в бассейне Хемметеров в Бруквуде. Пожилая пара всегда усаживалась на крылечке, чтобы понаблюдать за мной, и они же были моими самыми ярыми болельщиками на местных соревнованиях. Мистер Хемметер умер пару лет назад, но его вдова продолжала жить в особняке.

Я приблизилась, и что-то на участке показалось мне странным, но, очевидно, этого и следовало ожидать после смерти хозяина дома. По крайней мере, бассейн не пришел в запустение. Миссис Хемметер оставила занятия плаванием несколько лет назад, так что прозрачная чистая вода, сверкающая на солнце, произвела на меня такое же впечатление, что и моя спальня, – оба места жили надеждой, что когда-нибудь я вернусь к ним. Естественно, все дело в тщеславии, но, подозреваю, я все-таки права.

Быстрым шагом я огибаю дом и заглядываю в гараж. Пусто. Вернувшись к бассейну, я стягиваю джинсы и блузку и чисто, без всплеска, ныряю в самом глубоком месте. Под водой я проплываю половину расстояния до дальней стены. Доплыв брассом до мелкого места, я вылезаю и обшариваю цветочную клумбу в поисках плоского, тяжелого камня размером примерно в половину большого подноса. Держа его в руках, я спускаюсь по ступенькам на мелкое место. Наступает время медитации перед погружением. Мое сердцебиение замедляется до шестидесяти ударов в минуту, после чего я ложусь на дно бассейна на спину и кладу на грудь найденный камень.

Температура воды чуть ниже девяноста градусов по Фаренгейту, совсем как море под экваториальным солнцем. Я лежу на дне три минуты, пока грудь мою не начинают сотрясать первые спазмы «физического требования» кислорода. Ныряльщики приучают себя игнорировать этот рефлекс, который нормального человека поверг бы в состояние полнейшей и неконтролируемой паники. Выдержав некоторое количество подобных спазмов, человек способен перейти в более примитивное состояние, свойственное млекопитающим, – то, которое тело смутно помнит на генетическом уровне, еще со времен своего животного существования в воде. В самом начале мне приходилось выдерживать до двадцати спазмов, прежде чем войти в это состояние ныряльщика. Сейчас этот волшебный переход осуществляется практически безболезненно. В состоянии погружения сердечный ритм у меня резко снижается и иногда не превышает пятнадцати ударов в минуту. Кровообращение тоже претерпевает изменения, начиная поступать только к главным органам, а легкие, чтобы противостоять возрастающему давлению воды, медленно заполняются плазмой крови.

Я чувствую его, это медленное погружение в состояние релаксации и расслабления, обрести которое мне не удается больше нигде. Ни во сне, где меня донимают кошмары. Ни в сексе, когда безумное желание вынуждает меня заглушить боль, для которой я даже не могу подобрать названия. Ни во время охоты на кровожадных хищников, когда триумф, который я испытываю, загнав зверя в ловушку, приносит лишь временное облегчение. Каким-то образом, когда я оказываюсь под водой, хаос, царящий в моем мозгу на поверхности, разряжается, и мои мысли или попросту улетучиваются, или приходят в согласованный порядок, недоступный мне на суше. Вода в бассейне медленно покачивает мое тело, и сумасшедшие события последней недели начинают потихоньку проясняться.