закуску. Хлеб напекла. И мясо взяли (не помню, на всех только или нет).

Стали собираться в двенадцать часов ночи. Разговаривали они тихо-тихо, почти шепотом. Все говорили что-то меж собой перед уходом. Прислушалась я и поняла вдруг: штаб они фрицев идут подрывать. А он был в одиннадцати километрах от нас.

Женя-то, лихоньки мои, больно долго со мной прощалась. Говорит мне, если, мол, узнаете или услышите потом что-нибудь, напишите моим родителям. Ой, лишеньки, такая девчушка была! Вторая-то Нюра была, а вот третью уж и забыла, как звали, ту, что шила халаты-то!

Ну, склали они закусить в свои сумки, справились и ушли.

Встала я утром рано-рано: не могла никак уснуть… Знаете, какое тайное дело они сделали? Штаб немцев подорвали. В это же утро, в четыре часа — говорят — взлетел этот штаб-то, в воздух взлетел!

Девушку-то Женю так и не нашли: тоже, наверное, разорвало. Если б попалась немцам, так было б известно, а то нет, не слышали о ней мы больше ничего.

После войны я нашла родителей Жени (она мне адрес оставила). Мать-то оказалась не родная, мачеха у Жени была. Ну, в тысяча девятьсот пятьдесят первом году я уехала из деревни: сюда мы переехали. Так я ничего и не узнала.

15. Босиком по снегу

Боялись мы, девоньки мои, выходить на улицу, когда немцы-то стояли в нашей деревне.

Дело было так. Выглянула я в щелочку, посмотреть решила, что на улице-то делается. Поглядела — так и залилось мое сердеченько кровью. Гонят молоденьку девчонку — беременна она уж была — босиком по снегу. Это в мороз-то! В драненьком платьишке, ну как есть, раздетая и босая!

Стою, плачу и молю бога, чтобы дал ей терпения вынести все эти мучения.

Сзади девчонки-то ехало несколько немцев, все на лошадях. Погнали бедную в штаб. Что с нею было, не знаю… только больше я ее не видела. Страсть, какие зверства пришлось людям перетерпеть через этих извергов!

Еще один случай такой же… Племянница моя Катя (сейчас она Ершова Екатерина Григорьевна) скрывалась она от немцев: они всю молодежь в Германию угоняли. Была тоже беременна. И пришлось ей три километра ползти по снегу. Так и разродилась она у риги. Дочка родилась, но хиленькая малышка была: в холод-то такой родилась! А через три месяца и умерла. Вот сколько мучений перенесли люди-то!

16. Наш Соколик

Был в нашем отряде славный разведчик Шура Воднев. Сам из деревни Бражино. Такой он красивый был, такой верткий. Любили мы его и Соколиком нашим звали. Бывало, куда ни пошлет командир Соколика — все выполнит и сухим из воды выйдет. Как-то в прошлом году было у нас плохо с продовольствием, а особенно мужики без табака страдали. Шурик и вызвался идти за харчем в «партизанскую столицу» (так мы свою деревню называли). А за нами уже следили немецкие ищейки-полицаи. Заметили они нашего Соколика и схватили его.

День был такой хороший, как раз лето начиналось. Смотрел Шурик на лес. Солнце так высоко поднялось. Не хотелось ему умирать, а прощаться с жизнью нужно.

Заставили проклятые полицаи Соколика могилу копать, а сами бандиты только автоматы держат и смотрят, как бы лопатой им не угодил по предательской башке. Хорошо знали они народ наш партизанский. А Шурик только посмотрел еще раз на солнце и крикнул:

— Прощай, Родина!..

Полицаи выстрелили, свалился наш Соколик в могилу и еще оттуда кричал:

— Смерть вам, немецкие разбойники!

А тут и мы подоспели — снарядил нас командир на розыски Соколика. Услышали громкие Шуркины слова и выстрелы. Накрыли полицаев и удавили их, как собак.

А еще и табличку повесили:

ЗНАЙТЕ, НЕМЕЦКИЕ МОКРИЦЫ, КАК НАШ НАРОД УБИВАТЬ!

17. Братья Панасовы и Михайловы

Хорошо действовали Панасовы, они были два брата. Мать у них расстреляли немцы, и они пошли в партизанский отряд. Панасову Феде было тогда четырнадцать лет, а этому было — Сереже — двенадцать лет.

Вот они и действовали. Сережа был в разведке, а этот в подрывной группе работал. Они подорвали два или три состава поездов в районе Тупика — вот так называли.

Это были самые отважные товарищи: они не боялись ничего… Сережа, он такой был боевина, что никогда не отказывался. «Сереж, куда ты едешь? Ну, невыносимо! Там же немцы!» Но независимо от этого он все равно прет сюда! Бесстрашный, ну, что — я не знаю! Он в любых операциях, в любой разведке, ночью и днем, он первый идет! На лошадь — верхом, лошадь привязывает к кустам — и сам пошел. Приносил ценные сведения. Как же! Он все найдет! Причем очень такой изумительный!.. Теперь приезжал — подполковник.

У нас еще были. Бывший директор МТС Михайлов, Батуринского района. Жену его (она скрывалась в Верховье Малышкине), полицейские приехали, расстреляли. Остались два мальчика, Андрей и Гриша. Гриша был тоже лет двенадцати-тринадцати, мы их забрали к себе. Гриша, это был такой, что ничего, ничего не боялся! «Я теперь за мать буду мстить при любых обстоятельствах». Второй был более степенный, тот, побольше который, а маленький, этот Гриша, был особо выдающийся, резвый! И причем — ничего, никакой пощады немцам не давал!

Это были самые лучшие разведчики. Они идут так — ну, вроде хлеб собирать. Война ж была голодная, вы сами знаете. И в боях участвовали. Да вы их не заставите, чтобы они не участвовали. Вы им прикажите — попробуйте! Они сами идут в бой при любых обстоятельствах. В любые трудные операции! «Вы, нам, — говорят, — не указывайте!»

18. Несолидненький

У нашего комиссара был мальчишка Петя. Привязался парнишка ко мне и не отстает ни на шаг. Я, правда, детишек люблю. Так он все: «Дядя Миша, дядя Миша». Куда дядя Миша, туда и он идет. Дядя Миша — в тыл, и он со мной. Папка не пускает — все равно пойду! Хоть ты убейся, я тебе не подчиняюсь. Вот и мотался с нами, покуда уже наши пришли.

Но больше он в разведку ходил. Его использовали как пацана. В разведку пойдет, такой, знаете, несолидненький, все высмотрит. Потом и расскажет, доложит все чин по чину.

И за все его заслуги дали ему орден Красного Знамени, мальчику этому, сынишке комиссара.

19. Фрицы поганые

Часто бывали немцы-то у нас. Жрать все просили, фрицы поганые! Ну, а мы что? За эти все изверства будем их кормить? Пошли они к черту, поганые!

Все прятали, все, что было, прятали! Масло топленое в кадку