вскарабкался ко мне на спину с тем, чтобы я носил его на закорках. Этого у меня никогда не получалось даже со Звевой. Как-то я решил еще раз попробовать с Федерико, но как только он уселся мне на плечи, я почувствовал, как – хрясь – что-то хрустнуло в позвоночнике, и мне пришлось отказаться. Тогда я уже в который раз пообещал себе больше не играть с внуком. Мне жаль, но игры напоминают мне о том, что я старик, а как я уже говорил – мне не нравится быть мишенью для шуток по этому поводу.

– Вам следовало бы заявить на него в полицию, – это единственное, что я в силах произнести.

– Нет, он убил бы меня еще до того, как на него завели бы дело. И если бы я даже ушла от него, он стал бы меня разыскивать.

Я сдаюсь: нигде нет ни одной скатерти. Наверное, я отдал их все Звеве как память о матери.

– Тогда что вы теперь думаете делать?

Она поворачивается и смотрит на меня. Ее рука в это время машинально помешивает половником соус из томатов черри.

– Не знаю. Я бы хотела только немного покоя.

Покой – это то, что мы сильно недооцениваем. Принято думать, что это наше естественное состояние, из которого мы время от времени выходим, однако, по сути, все в точности наоборот – в жизни покой посещает нас только в отдельные редкие моменты, и часто мы этого даже не замечаем.

– Послушайте… У меня нет скатерти… – вынужден я наконец признаться.

Она смотрит на меня и улыбается, потом тут же подносит руку к занывшей от боли скуле и снова становится серьезной.

– Ничего страшного, поедим без нее, – произносит она.

Вот только от ее едва проступившей улыбки меня охватывает ярость, и на какую-то долю секунды я на самом деле думаю, что сейчас открою дверь, пойду к соседу и отлуплю его, а там будь что будет. Потом вспоминаю, что его нет дома.

– Вы показывались врачу? – спрашиваю я.

Нет, но мне кажется, что скула сломана. Я периодически прикладываю лед.

Я подхожу к ней и, не говоря ни слова, дотрагиваюсь пальцем до пострадавшей кости. Кожа над ней вздулась и посинела. Эмма не отстраняется.

– Если вы не заявите на него в полицию, то это сделаю я! – восклицаю я наконец.

– Нет, прошу вас, я боюсь. И потом, у меня нет своего дома, нет даже работы. Он не хочет.

Я вздыхаю. Еще одна женщина, которая приходит ко мне с проблемой, но не желает слушать решения. Только на этот раз я не могу отвернуться и притвориться, что меня это не волнует.

– Все готово, – в конце концов заявляет она.

Я подаю ей тарелки: быстрыми и уверенными движениями Эмма раскладывает по ним еду. Мы садимся за стол. Спагетти получились очень вкусными – гораздо лучше, чем я представлял.

– Не знаю почему, но у меня так никогда не получается, – признаюсь я.

Она улыбается, на этот раз не обращая внимания на боль. Молодчина, Эмма, все равно улыбайся, даже если тебе больно.

Кот начинает испускать жалобные вопли. Я о нем совсем забыл. Я встаю и достаю из холодильника пластинку плавленого сыра и немного ветчины. Вельзевул – сторонник однообразия, и будь его воля, он бы питался одним мясом. Было бы поистине любопытно узнать уровень его триглицеридов – хотя, разумеется, он не может быть выше, чем у меня. Я прекратил делать анализы крови, когда понял, что, пытаясь контролировать показатели, я тешу себя иллюзией, что могу контролировать и свою жизнь. Но я впустую потратил бы прожитые годы, если бы к своему возрасту я не стал отдавать себе отчет, что ничего нельзя контролировать, и единственное, что нам рекомендуется делать, – это жить.

– Это ваш кот?

– Ну уж нет, какой мой, это кот синьоры Витальяно, нашей соседки. Бедняжке иногда удается ускользнуть из ее цепких лап.

Эмма снова улыбается, и затем несколько минут на сцене царит стук вилок по тарелкам.

– Вы живете один? – в какой-то момент спрашивает она.

Меня всю жизнь называли на «вы», но сейчас я чувствую, что мне это надоело.

– Давай перейдем на ты.

Она, жуя, кивает.

– Да, я живу один, моя жена умерла пять лет назад.

– Мне очень жаль, – шепчет она и снова склоняется над тарелкой.

С опущенной головой и длинными каштановыми волосами, падающими ей на колени, она как никогда напоминает мне Звеву. Просто невероятно: мне только сейчас пришло в голову, что моя дочь никогда не оставалась пообедать со мной. Она не любит сюда приходить, этот дом связан для нее с воспоминаниями о матери. Ну а то, что я все еще жив, полагаю, представляется ей не такой важной деталью.

– У меня дочь старше тебя, и она очень на тебя похожа, – озвучиваю я свои мысли.

– Она замужем?

– Да. – На секунду я испытываю искушение рассказать о том, насколько заурядна ее жизнь.

– И потом, у меня еще есть Данте, которого ты видела.

– И он тоже женат?

– Нет, он не такой, как все, – коротко отвечаю я, прежде чем поднести бокал к губам. Это было совсем ненужное уточнение, но это сильнее меня – каждый раз, когда я о нем говорю, эта информация выскакивает сама по себе.

– Понятно, – только и говорит она.

– Почему ты не уезжаешь к своим родителям? – интересуюсь я, покончив с едой.

– Я сбежала из дома в четырнадцать лет: мой отец пил и постоянно цеплялся то ко мне, то к маме. И поэтому, как только смогла, я от них ушла. Представляешь, я поклялась себе, что никогда не стану связываться с мужчинами…

Есть люди, жизнь которых будто предопределена и следует по накатанным рельсам без каких-то внезапных поворотов или происшествий, способных изменить ход событий. Что ж, иногда даже жизнь оказывается банальной.

– В любом случае, сейчас мне не хочется больше разговоров.

Я киваю. Мне нравится эта девушка – как и Россана, она не ходит вокруг да около, а высказывает все без обиняков.

– Как ты думаешь – может, посмотрим немного телевизор?

– Телевизор?

– Ну да. У тебя же есть телевизор?

– Конечно, – киваю я и поднимаюсь.

Она ведет себя так, будто она – моя внучка и этот дом поможет ей переждать неприятности. Дома бабушек и дедушек часто служат убежищем для удравших откуда-нибудь внуков.

Я редко смотрю телевизор, да и то только что-нибудь документальное. Иногда мне приходится буквально заставлять себя, чтобы его включить. Отчасти потому, что я не хочу становиться похожим на Марино, а отчасти потому, что за всю мою жизнь телевизор мне приходилось смотреть даже слишком много.

Мы садимся рядышком на диван, и я невольно усмехаюсь. Жизнь все-таки странная штука: ты вдруг обнаруживаешь, что сидишь за одним столом или на одном диване с тем, кто до вчерашнего дня с тобой даже не здоровался. Полагаю, что в этом преимущество