Но он не приходил, и она стала сильнее нажимать пальцами, углубляясь в мягкие складки, раздвигая их, сильнее нажимая на клитор.

Сато поднял голову. Грудь его вздымалась, как у быка. Его мощное мужское тело нависло над хрупкой женственной Ёко, загораживая ее от рассеянного света, отбрасывая тень, которая казалась каким-то странным гримом на ее лице.

Она тянула его выше, пока ей не осталось ничего другого, как выгнуться вверх и бросить свое тело на его, резко оторвав свои бедра от футона: дыхание вырывалось из нее громко и торопливо, груди ее дрожали от переполняющих ее чувств.

Как желала Акико ощутить то же самое: прилив, зарождающийся вдали, бушующий, врывающийся в нее из необъятных глубин моря, накрывающий ее покрывалом ночи, стирая все мысли, всю боль, все воспоминания — мгновенным потоком вибрирующего удовлетворения.

Сато опускался навстречу яростным движениям Ёко, прикосновения их бедер пылали жаром. Горячий пот Сато капал, стекая по содрогающемуся телу девушки.

Она начала вскрикивать, обхватив его руками, тянула его на себя, так что Акико показалось, что еще чуть-чуть — и он раздавит ее своей массой. Ритмичные выдохи участились, движения их тел стали резкими.

Ёко выплескивала свое возбуждение сильными длинными стонами, лицо ее напряглось. Руками она сжимала мускулистые ягодицы Сато, заставляя его погружаться в нее еще глубже.

— Кончаю, кончаю... — кричал срывающийся голос Ёко. Акико страстно желала этого, этого освобождения от сжимающего ее напряжения, стянувшего бедра и живот. Ее мышцы одеревенели, их терзала рычащая боль, как всегда в такие моменты. Она закусила нижнюю губу, чтобы сдержать крик. Сердце ее стучало, угрожая сорваться с места и взорваться в сдавленном горле.

— Пожалуйста, — простонала она про себя, — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...

Хотя сначала она чувствовала сильнее, чем когда-либо, хотя и подумала, что, может быть, на этот раз к ней придет долгожданное освобождение, эта ночь оказалась такой же, как и все остальные. Она слышала звериный рык Сато, когда он выстрелил горячим огнем в сжавшуюся глубину Ёко.

Это было слишком для Акико, и она упала навзничь, ударившись плечом о пол. Глаза ее закатились; в какой-то миг она услышала шум ветра и усомнилась в его реальности. Боль и чудовищное желание перенесли ее на черную равнину. Она услышала слова Сунь Сюня: “Есть способ — и, если ты будешь терпеливой, я научу тебя ему — изучить внешний облик врага настолько, чтобы понять его внутренний мир”.

Акико потеряла сознание.

* * *

Николас проснулся за несколько секунд до того, как часы пробили шесть, разбуженный внутренним будильником. Он быстро принял душ, пустив сначала обжигающе горячую воду, потом ледяную. Выйдя из ванной с пылающей от быстрого вытирания кожей, он сел в позу лотоса лицом к окну, за которым виднелся Токио, три раза глубоко вздохнул и растворился в себе. Он расширялся до тех пор, пока его существо не заполнило всю Вселенную и он сам не стал частью всего сущего.

Осторожный стук в дверь вывел его из состояния глубокой медитации. Николас ждал этого стука. Взгляд его сфокусировался на городских крышах, и, вновь приведя свое дыхание в норму, он встал. Молча съел свой завтрак, состоявший из зеленого чая и рисовых кексов. Затем легко одевшись, и перебросив через плечо небольшую черную сумку, вышел из отеля. Было начало одиннадцатого.

Он прошел два квартала на восток, потом на юг и оказался в Тораномон-тё. Пересек маленький, аккуратно прибранный парк на дальней стороне Сакурададори и вышел в сантёмэ, в третий квартал Тораномона. В Токио нет точных уличных адресов — особенность, которая озадачивает всех иностранцев. Вместо этого огромный город делится сначала на ку — городские районы, затем на зоны — такие, как Гиндза, и, наконец, на те. Внутри те пронумерованы тёмэ и кварталы.

В тринадцатом квартале Николас наконец нашел то, что искал. Здание выходило прямо на маленький старинный храм, позади которого был расположен холм Атаго.

Войдя внутрь, Николас переоделся. Из черной сумки, которую взял с собой, он вынул белые хлопчатобумажные брюки с широкими штанинами, удерживающиеся сверху туго затягивающимся поясом. Поверх он надел широкую куртку, завязывающуюся отдельным черным поясом низко на бедрах. И наконец, он облачился в хакама — традиционную черную юбку с разрезом, которую носят лишь мастера кэндо, кюдо и сумо или имеющие черный пояс в айкидо. Она также затягивалась низко на бедрах, чтобы усилить ощущение концентрированности, по традиции, берущей начало от самураев.

Одевшись, Николас поднялся на один пролет по идеально отполированным деревянным ступенькам. В голове застучало от клацающих звуков сталкивающихся деревянных боккэнов. Ему вдруг вспомнилось прошлое лето. Они с Лью Кроукером были в нью-йоркском додзё, и он наблюдал за выражением глаз своего друга, который впервые видел молниеподобное кэндзюцу.

К дружбе Николас всегда приходил медленно и осторожно, по той причине, что это понятие для восточного человека значило намного больше, чем для западного. Для него дружба означала обязанность, защиту чести друга, железные узы, не доступные западному пониманию. Но Лью Кроукер, сблизившись с Николасом, усвоил это и сам решил стать его другом.

Они пообещали друг другу, что после того как Кроукер вернется из Ки-Уэста и завершит дело об убийстве Анджелы Дидион, они поедут ловить голубую рыбу или акул у Монтока. Теперь это никогда не произойдет. Кроукер погиб, и Николасу так остро не хватало его, что он чувствовал почти физическую боль.

Он знал, что нужно очистить сознание, готовясь к тому, что ожидало его наверху, но не мог изгнать воспоминания о друге из своего сознания. Он вспомнил их последнее, почти японское прощание, исполненное сдержанных чувств.

Они сидели в “Митита”, японском ресторане, где прежде часто бывал Николас. Их обувь осталась за деревянным порогом комнаты, покрытой татами, — тяжелые рабочие ботинки Кроукера рядом с легкими, как перо, мокасинами Николаса. Они сидели на коленях друг против друга. Между ними стояли дымящийся чай и подогретое сакэ в маленьких глиняных чашечках. Вот-вот должны были подать суси и тонкацу.

— Во сколько ты улетаешь? — спросил Николас.

— В полночь, — усмехнулся Кроукер. — Это самый дешевый рейс.

Но оба понимали, что на самом деле Лью хочет добраться до Ки-Уэста под покровом ночи.

Из ресторана доносился гул голосов, но он не достигал их слуха. Они находились на острове тишины.

Вдруг Кроукер поднял голову.

— Ник... — В это время им принесли еду, и он подождал, пока они снова не остались одни. — Конечно, немного, но у меня есть акции, облигации и все такое в сейфе. — Он протянул маленький ключ в коричневом пластиковом футляре. — Ты позаботься обо всем, если... — Кроукер взял свои палочки и подтолкнул сырые кусочки тунца. — Ну, если там у меня что-нибудь не заладится.