— А ты что, родитель мой? Так я совершеннолетний.

— Это так, а все же сказать, куда идете, надо. Не рядовой солдат. Вечером из штаба прибегали, вас к телефону Братенков требовал.

— Ругался?

— А я почем знаю? Я посыльному сказал, что вы где-то в подразделениях.

— Так что ж ты вчера промолчал?

— А что говорить, на ночь глядя?

Антон Максимович Братенков в то время замещал заболевшего начальника отдела в дивизии. Позвонив, я узнал, что к двенадцати часам нужно прибыть в штаб дивизии.

Братенков собирал оперативников для ознакомления с обстановкой на направлениях Воронежского фронта, в тылу действующих армий и в нашем районе. Данные контрразведки, о которых он сообщал, совсем не соответствовали моему благодушному, мирному настроению, навеянному вчерашним вечером. Оказалось, неподалеку от нашего расположения противник выбросил на парашютах группу разведчиков или диверсантов. Жители соседнего хутора обнаружили в лесу несколько парашютов. Других данных пока не было.

— Так что, дорогие, отдых отдыхом, но вы должны быть постоянно начеку. А то вчера я хотел поговорить с одним нашим товарищем, а его в полку найти не смогли.

Говоря это, Антон Максимович даже не взглянул в мою сторону. Я же от стыда готов был провалиться сквозь землю.

— Парашютисты могут быть одеты в красноармейскую форму, — продолжал Братенков, — и вряд ли это немцы. Кому, как не вам, знать, что подонков хватает. Есть такая русская присказка: у каждого варева своя накипь. Вот и повсплывали. По линии командования ориентировка командирам полков дана. Надеюсь, вам задача ясна?

Через час мы с дядей Колей тронулись обратно. Я думал о только что услышанном. Как-то не вязалось: десант, враги, диверсанты и тишина, лес, покой. Ожидание встречи с Людой. Милая она девушка.

Размечтавшись, я не заметил развесистой сосны, склонившейся над дорогой, и чуть было не напоролся на толстый сук. Резко пригнул голову. Как я оказался на земле — так и не понял.

— Не разбился? — тут же подскочил ко мне дядя Коля.

— Не знаю. Голова кружится.

— Головой ударился?

— Да нет, не ударился, — я провел рукой по лбу.-^ Черт, неужели ранение дает себя знать? Скажи кому — как пить дать упрячут в госпиталь. — Николай Григорьевич! О том, что случилось, никому ни слова! Это и просьба и приказ. Понял?

У штаба полка отдал коня Николаю.

— Давай домой — обед приготовь. Я через часок приду.

В штабе полка помощник начальника штаба, как у нас называли — ПНШ-2, что-то писал, заглядывая в двухверстку — топографическую карту, сложенную гармошкой. Поздоровались. Он достал из ящика стола бумагу:

— Из штаба дивизии привез нарочный, посмотри.

Это было распоряжение об усилении охраны и ориентировка о возможном появлении десантов противника в нашем районе. Мы стали обдумывать план действий.

Короче, вместо обеда я едва поспел к ужину. Дядя Коля привычно выразил свое недовольство.

— Не ворчи, старина. Скажи-ка лучше, Людочка не приходила?

— Какая еще Людочка? Уж не та ли, с которой вы вчера до ночи гулянку устроили? — Николай строго посмотрел на меня и даже постучал пальцем по столу.

— Вчера, сегодня, завтра… Я что, маленький? Сегодня мы верхом поедем. Как только она придет, подседлай коней.

— Ничего я седлать не буду. Кони вам не баловство. Нахлопает холку, что я потом делать буду?

— Холку-холку… Что ж ты думаешь, мы сразу галопом полетим? Шагом поедем.

— А шагом и так можно. На своих двоих.

« Слушай, Николай, ты мне надоел. Сказано подседлать, — значит, седлай, выполняй приказание.

— Приказание… — обиделся дядя Коля. И, что-то бормоча себе под нос, вышел из комнаты.

В седьмом часу вечера за окном мелькнула черная каракулевая кубаночка. Остановившись в дверях, Люда бегло осмотрела наше пристанище.

— Можно?

— Конечно, конечно! — я почувствовал, что отчего-то краснею. — Проходи, садись. Сейчас дядя Коля подседлает нам коняшек, и поедем.

— Правда? Прямо сегодня? Ой, а как же мне быть? — Люда указала взглядом на свои колени, обтянутые юбочкой.

— Фу ты, я и не учел. А у тебя или у девчат разве пет брюк?

— У меня нет. А у девчат не знаю. Не видела.

— Вот тебе раз… Слушай, а если мои? Дядя Коля! — крикнул я в сенцы, — Где мои зимние диагоналевые брюки?

— Здесь, в мешке. А зачем они?

— Давай-давай, доставай. Девушка их примерит.

Николай зашел в комнату, взглянул исподлобья на гостью:

— А не маловаты будут?

— Сейчас посмотрим. Мои не подойдут, с тебя сниму. Посидишь пока дома, под одеялом, — улыбнулся я.

Покопавшись в своем хозяйстве, Николай принес брюки. Мы вышли из комнаты, чтобы дать возможность девушке переодеться.

Через пять минут передо мной стоял симпатичный казачонок в брючках, словно специально сшитых. Продолжая ворчать, Николай подвел к крыльцу моего Разбоя и свою Тумбу. Я подсадил Люду в седло, потихоньку, шагом, мы направились к лесу. Лошади наши, сдружившиеся за прошедшие месяцы, шагали нога в ногу, приветливо поворачивая морды друг к другу. Люда достаточно быстро освоилась и уже без страха поглядывала по сторонам. Но, когда Тумба споткнулась о еловый корень, она от неожиданности ойкнула и, бросив повод, схватилась за меня. Разбой и Тумба остановились. Я притянул Люду к себе.

— Так бы век быть вместе, — прошептала Люда, — Но я знаю, что этого не будет. Не может быть.

— Но почему же? — удивился я.

— Война, милый. И еще одна причина есть. — Она опустила голову.

— Какая еще причина?

— Не скажу.

— Людочка, милая, да что ты выдумываешь!

— Не надо. Если бы не война, я никому, слышишь, никому на свете не отдала бы тебя. Никогда!

Я растерялся. Гулко забилось сердце, стиснутое радостью. Я снова притянул ее к себе:

— Но сейчас-то мы вместе…

Люда заплакала, а потом вдруг сказала:

— А хочешь, милый, я сегодня останусь у тебя?

…Через два дня полк получил приказ готовиться к передислокации. Полевой прачечный отряд свернул свое хозяйство и уехал.

Люда заставила меня поклясться, что я никогда не буду ее разыскивать. Ни при каких обстоятельствах. Что это было — причуда, каприз или желание не испытывать судьбу, такую переменчивую на войне? Нам было по двадцать лет, на нашу долю выпало такое короткое счастье. А что могло быть в дальнейшем, когда военные дороги разводили нас в разные стороны? Возможно, Люда, насмотревшись в госпитале на череду смертей, страшилась привязанности… Не знаю. Одно могу сказать: столько лет прошло, а я до сих пор помню и лесную опушку, и высоченные сосны, и милую девушку в кубаночке. Война — это, конечно, кровь и смерть. Но она, эта долгая война, была еще и частью нашей