больше ни ногой. Я все сказала. Чтоб через пол-оборота девка твоя была готова ехать. Да оставшихся детей мне вдоль улицы выстави, погляжу, может, еще кого найду.

…Увы, более осененных в веси не сыскалось. Поэтому, подновив обережную черту, Бьерга со своей подопечной уехала еще до того, как солнце вошло в зенит. Ехали молча. Девчонка, лица которой, колдунья так и не видела до сих пор, сидела на лошади, прямая, словно аршин проглотившая. И от того, как скупо она двигается, как стискивают тонкие руки узду, белея в костяшках, крефф поняла — почепинка из дому уехала с отцовым подарком. Видать выдрал дочь напоследок. Отвел душу.

Лишь остановившись на отдых, Бьерга заметила, что глаза у девушки помутнели от боли. Но все-таки она молчала. Не жаловалась. Не плакала. Не просила помощи. Ведь помрет, а не взмолится! Проклятое семя! Обережница не стала нежничать, развернула к себе впавшую в болезненное оцепенение спутницу, уложила животом на войлок, заголила спину и ахнула. Ну, Одиней, пес смердящий, оставил девке памятку о доме родном!

Колдунья обмывала раны, втирала в подрагивающую спину мазь и молила Хранителей об одном — чтоб девка не залихорадила. Увы. Под утро Майрико начала метаться. Отвары и притирки не помогли. Рубцы исходили сукровицей и не торопились заживать. Пришлось отправлять в ближайший город сороку да ждать целителя из сторожевой тройки. На счастье креффа тот быстро обернулся.

Сколько молодой лекарь вливал в девчонку Силу, отбивая у Встрешника, вспомнить страшно. А когда несчастная, наконец, утихла на своем войлоке, мужчина вздохнул, глядя на почепинку:

— Теперь понятно, отчего их мужики жен под покровы прячут. За такую вся Цитадель передерется, красота-то нездешняя.

От его слов в груди Бьерги кольнуло, и обережница, разглядывая лицо Майрико, согласилась:

— Нездешняя. Наши девки круглолицые, в кости шире, волосом темнее. А у этой и кость тонкая, и кожа как светится, да и кос таких льняных не сыщешь. И драться, прав ты, будут за нее. Только впусте. Никого она к себе не подпустит.

С этими словами наузница закрыла лицо спящей тканью. На немой вопрос в глазах лекаря, колдунья хмыкнула:

— Так и вези с рожей замотанной. Нэд сам разбирется, как тряпку эту с нее снять. Пока пусть так ходит. Кто ее, малахольную, знает, еще руки на себя наложит.

Целитель кивнул — про придурь жителей Почепков знали все.

Утром же Бьерга уехала искать других выучей и проверять буевища, а лекарь повез девку в Крепость.

Много седмиц спустя, уже по возвращении колдуньи в Цитадель, наставник Майрико — Койра — рассказал креффу, как по приезду Клесх сорвал с девки покрывало. Как она блажила, что навек опозорена, что замуж никто не возьмет, а значит и жить ей с таким срамом незачем. На эти крики из подземелья вылезла Нурлиса, надавала зареванной дурехе оплеух и проскрипела:

— Чего орешь, как скаженная? Сопли подотри, глядишь, он на тебе и женится, как в возраст войдет. Вам может так Благии упредили?! У-у-у, дура глупая.

Лишь после этого девчонка затихла, задумалась над словами бабки.

А Клесх громко, на весь двор сказал:

— Я сопливую в жены не возьму, надо больно!

С той поры никто более не видел Майрико плачущей.

***

В Цитадели страдали молчаливо. Тосковали не на показ. Учились пуще владения Даром владению собой. Девушке из Почепков, отринутой собственными родичами, послушание давалось нелегко. Вырванная из привычного уклада, остриженная, одетая в мужское, она так оставалась для всех чужинкой.

Да, не носила более дочь Одинея покрывала, но взгляда светлых глаз по-прежнему не отрывала от земли, говорила едва слышно. Как зверек дикий от всех пряталась и не хотела постигать науку.

Слушалась одного только Клесха. Им ее и выманивали. Подступит, брови сдвинет, скажет:

— А ну сюда иди…

Она голову повесит и бредет. Ступает через силу, но покоряется. У мальчишки, который едва "невесте" до плеча доставал, властности в голосе — на двоих взрослых парней хватало. Только ведь звереныша этого тоже, поди, уговори делать, что велят.

Раз он на поводу у Нэда пошел, когда девку в мыльню к Нурлисе привел, где ей косы отмахнули. И второй, когда в порты ее надо было переодеть. А потом поглядел, как она опосля учиненного белеет и трясется, обозвал наставника ее старым пердуном, кулаком в бок пихнул и был таков. Чуть не сутки по всем закоулкам искали, чтобы выдрать…

Но все эти битвы Бьерга не видела. Прознала о них только, когда спустя месяц вернулась в Цитадель и выслушивала жалобы Койры на выученицу, которая науке вразумляться не хочет и прячется от уроков по всем углам.

— Зря ты ее привезла, — говорил старый лекарь. — Не выйдет из нее целителя. Никого не выйдет. Не верит она в себя, не верит что Дар в ней — девке — есть. Думает, отец расплатился ею за защиту. Пустой себя считает. Без толку возиться с такой. В иных наука как вода в песок уходит, а с нее она скатывается. Я уж извелся. Да и боится всего. Чуть голос возвысишь — дрожит, аж заикается.

— Я поговорю с ней, — колдунья почернела лицом. — Но за прок от разговора не поручусь. Кто знает, что в голове у дуры. Тут одно лишь ясно: либо у тебя будет толковая выученица либо у моих подлетков свежий мертвяк.

Бьерга нашла Майрико в кладовой Башни целителей. Девка сидела на деревянном ларе и бездумно теребила в руках холщовый мешочек с сушеницей.

— Ты чего это в клети, как мышь под веником хоронишься? — с порога рявкнула крефф. — Дар свой хоронишь?

— Нет у меня Дара, — вскинула светлые, почти белые, глаза выученица. — Бесполезная я.

— Ах, бесполе-е-езная… — протянула обережница и усмехнулась. — Так идем, на поварню сведу, стряпухи быстро тебя делом займут. Бесполезным в Цитадели места нет.

Майрико равнодушно смотрела на свою мучительницу.

— Что? Не по правде твоей нам, поганинам, кашу варить? — наузница сдвинула брови. — Так домой возвращайся.

Девушка едва слышно прошептала:

— Нельзя мне домой. От рода отринули. Вернусь,