собственного носа! И так оно и есть. К тому же он очень любит задирать нос, держать нос по ветру…

— Водить за нос других, — подсказал я.

— Вот видите! — обрадовался Поспелов, думая, вероятно, что уже все объяснил мне.

— Да, но почему этот нос от него сбегает? — задал я вопрос, на который, по моему убеждению, никакого ответа и не могло быть.

Профессор, однако, принялся отвечать незамедлительно:

— Смысл повести ведь не в бегстве носа, а в переживаниях Ковалева по этому поводу.

Совершенно не удовлетворившись этим объяснением, я пробурчал:

— И почему в конце нос возвращается на место?

— Почему? — переспросил Поспелов. — Да по всем правилам комедийного искусства. Нос Ковалева запросто исчез и столь же запросто вернулся обратно. То есть все это происшествие оказалось нелепостью, сплетней, обывательским наваждением. В такое могли поверить только сам Ковалев и подобные ему обыватели.

* * *

Не добившись от профессора ничего более вразумительного, я вяло попрощался и отправился восвояси.

Бродя по улицам, я пытался найти хоть какую-то зацепку в словах этого записного литературоведа.

Гротеск, гротеск… Почему Воронов взялся снимать гротесковую, комедийную, по сути, картину именно в таких печальных для него обстоятельствах?..

Впрочем, лично я не вижу в повести «Нос» ничего комедийного. Напротив, от нее даже веет какой-то жутью… Сбегает нос, живет своей жизнью… Какой-то кошмар… Вот если бы вместо носа был член, возможно, это и казалось бы веселее…

Да, но как применить это к исчезновению Азии? У режиссера пропала дочка, и он с горя стал снимать фильм о том, как у кого-то пропал нос… Но разве это сопоставимые вещи — нос и дочь. Каждый нормальный родитель предпочел бы остаться без носа, но с дочерью…

Я остановился посреди дороги и усиленно замотал головой. Я как будто и сам уже схожу с ума. Что за нелепые мысли? Все эта чертовка Маргарита, она меня надоумила обратить внимание на дурацкий фильм, который снимает Воронов… Нет и не может быть в этом никакого смысла!

Конечно, если бы Азия, так же как нос Ковалева, вдруг взяла и сама вернулась домой, я бы только обрадовался…

Ой, ну все, хватит. Так и впрямь можно спятить…

Тем не менее когда я пришел домой, то, словно помимо своей воли, опять схватился за томик безумного Гоголя.

В первой главе «Носа» цирюльник Иван Яковлевич обнаруживает нос в хлебе… (Может, и Азию кто-то так же обнаружил, нашел, подобрал на улице у собственного дома?)

Во второй главе майор Ковалев обнаруживает пропажу своего носа, а потом встречает его разъезжающим в карете и посещающим собор. (Может, и Воронов что-то знает о теперешнем местонахождении Азии?)

В третьей главе…

Нет, хватит, хватит с меня!

Я со злостью захлопнул книгу и зашагал по комнате.

— Без Миши в этом не разобраться! — вслух сказал я сам себе через минуту.

И тут же хлопнул себя по лбу. Ну конечно! Миша!

Я зачем-то пошел искать ответ у старого литературоведа, хотя искать нужно в съемочной группе Воронова.

Посмотрев на часы, я немедленно побежал на «Мосфильм». У Воронова скоро заканчивается смена, так что Мишу я еще застану. А если он мне ничем не поможет, то познакомлюсь еще с кем-нибудь из группы… Может быть, даже с самим Юрием Никулиным…

Я спешно шел на «Мосфильм» в довольно приподнятом настроении. И тем не менее что-то неотступно меня тревожило.

Я знал, что именно, но сам себе не хотел в этом признаваться.

Я понимал, что внутренне уже на грани истерики. Здесь смешалось все: мое бессилие в этом деле, моя влюбленность в двенадцатилетнюю пропавшую девочку… А также вконец непонятное — и оттого страшное — чувство, что после разговора с Маргаритой кто-то (или что-то) будто выбивает почву у меня из-под ног.

Почему я так зацепился за глупые слова слабой на передок бабы, что с исчезновением Азии может быть как-то связан проклятый «Нос»?

Впрочем, она так не говорила. Она не говорила, что связан…

А мне уже пора бы вовсе перестать думать об этом «Носе». Не надо больше упоминать его. Даже мысленно.

Да, так я и сделаю. Вот только поговорю сейчас с Мишей. Он, конечно, скажет, что никакой взаимосвязи здесь нет, и это меня успокоит.

Я успокоюсь.

Успокоюсь.

7

Миша

Когда-то я любил девушку. Я и до сих пор ее люблю, хотя все закончилось давным-давно, и с тех пор я ее не видел.

Ничего о ней не знаю, да и не хочу узнавать. Не только потому, что она, конечно, не может быть одна. Нет, у нее, разумеется, муж и дети…

И если даже вдруг почему-то их нет, то для меня это все равно неважно. Потому что я ее уже недостоин…

А раньше был. Настолько раньше, что сейчас и подумать об этом страшно. Еще, одним словом, при Сталине.

Все звали ее Люда, а я звал — Мила.

Я считал ее своей невестой. Не знаю, считала ли она меня своим женихом, но называла меня так часто. Пусть и в шутку…

Мы вместе учились в Политехническом, и там я просто не видел себе конкурентов. Я с первого курса не расставался с Милой, совершенно не замечая всех прочих девушек, и она никогда не смотрела на других парней.

Но потом появился он.

Наглый, заносчивый, самоуверенный, неприятный тип. Мне всегда такие не нравились. И Миле, как мне казалось, тоже.

Но конкретно этот ей почему-то понравился.

Я даже не знал, где они познакомились, и вообще не догадывался о его существовании, как вдруг он пришел на Милин день рождения.

Мне были знакомы там все, кроме него. Отведя Милу в сторонку, я полюбопытствовал:

— А это что за тип?

— Ну почему сразу «тип»? — возмутилась она. — Откуда эта грубость? Если хочешь знать, это Рома.

— Что еще за Рома? — прошипел я, с трудом сдерживая закипающую во мне ревность.

— Просто знакомый, — равнодушно пожала она плечами.

— И зачем «просто знакомого» приглашать на день рождения?!

— Ой, не наваливайся так на меня, — поморщилась Мила. — И вообще я к гостям пойду. Неудобно.

— Милочка, да что с тобой? — уже почти рыдал я. — Я тебя не узнаю! Просто даже не ожидал ничего подобного. Какого-то Рому пригласила, да еще так странно себя ведешь… Ну зачем, зачем ты его пригласила, если он — всего лишь знакомый?!

— Тише! — зашептала Мила. — В какое положение ты меня ставишь? Еще не хватало, чтобы пошли какие-то сплетни…

— То есть сплетни о нас с тобой? — сквозь зубы