— Вообразите, ротмистр, что вы — Губин. Он, конечно, стоял там, у лестницы, и эти двери были открыты, но полностью воспроизвести тогдашнюю ситуацию мы не можем. Дневной свет смажет нам всю картину. Пожалуйста, отвернитесь и не смотрите, пока я не скажу.

Пожав плечами, Зейдлиц повиновался. Спустя две минуты разрешение было дано, он повернулся со скучающим лицом и невольно сморгнул. На стене очертилась тень демона с чуть изогнутыми рогами над головой.

— Вешалка, — довольный произведенным эффектом, улыбнулся Иван Дмитриевич. — Она стоит в таком месте, что, если повесить на нее что-нибудь из одежды, надеть на один из трех верхних рогов какой-нибудь головной убор, — он указал на пристроенные в нужной позиции его собственные пальто и котелок, — а затем при зажженной настольной лампе отворить дверь в неосвещенный коридор, на противоположной стене появляется то, что видел Губин. Когда он вломился сюда со своей кочергой, в темноте князь принял его за бандита, выхватил кинжал и решил защищаться. Все прочее — слуховые и зрительные галлюцинации, свойственные людям с сильно развитым религиозным чувством. Особенно холостякам.

— Я тоже не склонен к мистике, — ответил Зейдлиц, — но манера объяснять галлюцинациями и оптическими иллюзиями все, что выходит за пределы нашего житейского опыта, кажется мне пошлой. К тому же недавно я был у Губина в Обуховской больнице для душевнобольных. Он производит впечатление нормального человека.

Они вышли на крыльцо. Здесь было шумно, толстый, как куль, хивинский посланник яростно торговался с драгоманами из министерства иностранных дел. Он требовал, чтобы поданную для него карету поставили колесами прямо на верхние ступени. Проблема заключалась в том, что ему нельзя было сделать ни шагу вниз без урона для чести своего повелителя, а раскладная лесенка у кареты оказалась коротка и до верхней ступени не доставала.

Готовясь к аудиенции в Зимнем дворце, посланник надел на себя три халата один поверх другого, дабы показать богатство своего гардероба. Это было единственное, что ему осталось. Он хотел ехать к Белому царю верхом на прекрасном аргамаке с лебединой шеей, в окружении мудрых мулл и храбрых джигитов, но хитрые гяуры понимали, что, если прохожие на улицах увидят его во всем блеске, они будут потрясены величием хана, снарядившего такое посольство, и невольно задумаются: а так ли уж велик их собственный государь? Вот почему ехать во дворец верхом ему запретили. Посланник давно смирился с тем, что придется лезть в этот ящик на колесах, но с верхней ступени крыльца сходить не желал.

Уже за воротами Зейдлиц спросил:

— Вы видели сегодняшний выпуск «Голоса»?

— Да, — не стал врать Иван Дмитриевич, — я прочел статью этого Зильберфарба. Похоже, мы имеем дело с какой-то мистификацией.

— А я думаю, что с Каменским расправились как с человеком, способным разгласить тайну.

— Тайну чего?

— Того, что предшествовало смерти Найдан-вана. «Театр теней» помещен в последней книге Каменского, а ее-то он и обещал прислать Зильберфарбу.

— И кто, по-вашему, эти фанатики, которые вынесли ему смертный приговор?

— Об этом, господин Путилин, вас надо спросить. Что вам говорил о них Каменский, когда вы посетили его незадолго до убийства? — Опять за рыбу деньги, — огорчился Иван Дмитриевич.

— Но как попала к нему ваша визитная карточка? Да еще с такой надписью!

— Я уже объяснял вам, что вчера увидел его впервые в жизни. И то уже мертвого.

— Позвольте усомниться в вашей искренности. Будь я прототипом его любимого героя, то не преминул бы познакомиться с автором. Надеюсь, вы не станете уверять меня, будто не знаете, кто скрывается за псевдонимом Н. Добрый?

— Вчера только узнал. Честное слово!

— Перестаньте, это уже становится смешно. При вашей-то пронырливости? Попадались вам его последние книжки о сыщике Путилове? «Секрет афинской камеи», например? Там выведена даже ваша семья, причем очень близко к реальности, я навел справки. Милая кроткая жена, сын-бесенок. Да и сам Путилов, как я теперь вижу, манерами похож на вас. Если вы не были знакомы с Каменским, откуда такое сходство?

— А подите вы к черту! — вспылил Иван Дмитриевич, усаживаясь в свой экипаж, но не приглашая с собой Зейдлица.

После недолгих размышлений он велел кучеру ехать к Обуховской больнице. Тут же вспомнился сумасшедший с шишкой на переносице, который сбежал оттуда неделю назад, и ясно стало, почему фамилия убийцы Найдан-вана все время казалась знакомой. Это был один и тот же человек.

— Вы уж меня не выдавайте, — попросил Печеницын, — я не должен вам этого говорить, но Губина к нам жандармы засадили. Якобы он убил кого-то, кого счел слугой сатаны, хотя, по-моему, в нем не больше безумия, чем в нас с вами. Видать, по каким-то причинам судить его было неудобно, вот и упекли ко мне, а не в острог.

— А что он сам говорил о своем преступлении? — спросил Иван Дмитриевич.

— Говорил, как научили, чтобы не было хуже. У нас тут все-таки не тюрьма, можно в садике погулять. Птички летают, по праздникам на кухне пироги пекут.

Поднялись на второй этаж, в номер двадцать четыре, где содержался Губин. Это была убогая конура с испятнанными стенами, полуразвалившейся печью и почернелым от многолетней копоти потолком. В углу красовалась параша без крышки, зато с ярким номером на боку, выведенным по трафарету белой масляной краской. Цифра та же, что и на двери: удвоенная дюжина, час полуночи.

Окно было разбито, решетка с одного края отогнута. Из проема торчали концы подпиленных прутьев. Спрыгнуть отсюда во двор не составляло труда, перелезть через ограду — тем более. За оградой, видимо, беглеца поджидал тот, кто сумел передать ему пилку.

— С осени, — рассказывал Печеницын, — никто его ни разу не навещал, на Фонтанке тоже про него позабыли, вдруг дня за три до побега является ротмистр Зейдлиц. Прошел к Губину, около часа беседовал с ним наедине, и в тот же вечер кто-то ему гостинцы прислал, впервые за все эти месяцы. Корзинку возле ворот поставили, написали, кому отдать, а от кого, неизвестно. Колбаска там, ситничек, пряников фунта два, фунт чаю, орешки каленые. Вероятно, пилку туда и подложили.

— Зейдлицу докладывали?

— Нет, он еще ничего не знает, а если узнает, у меня будут крупные неприятности.

Побег был совершен в ночь с 25 на 26 апреля. Иван Дмитриевич вынул сегодняшний выпуск «Голоса» и сверил эту дату с той, которую приводил Зильберфарб. Память его не подвела: кучер в маске пытался застрелить Каменского вечером 25 апреля.

Пока мадам Довгайло объясняла, что муж занят с пришедшими на консультацию студентами и нужно немного подождать, Иван Дмитриевич мучительно вспоминал, как ее зовут. Наконец вспомнил: Елена Карловна. Прошли в гостиную. Едва сели, он спросил:

— Кто, по-вашему, мог убить Каменского?