Антуанетта упала на подушки и залилась хохотом.

– Это не опасно, – ответила она, насмеявшись вволю. – В моих глазах никого в мире нет красивее Рудольфа, с его смелой воинственной поступью, шелковистой бородкой и глубокими глазами, а кроткому Раулю, с его мечтательным взглядом и пробивающимися усиками, его не заменить. А вот ты берегись такой близости: Рауль, кажется, очарован тобой и может явиться более подходящим для тебя претендентом, чем Мейер, который, несмотря на все свои достоинства, что я охотно признаю, все же останется всегда крещеным евреем.

Валерия побледнела, и глаза ее лихорадочно вспыхнули.

– Если ты меня любишь, Антуанетта, никогда так не говори и не шути на эту тему. Однако поздно, пора спать…

Она улеглась и закрыла глаза, повергнув приятельницу в недоумение. Не находится ли теперешнее негодование в связи с подмеченным ею утром прощальным поцелуем?

Дней через пять по приезде должна была состояться свадьба Антуанетты. С обоюдного согласия было решено провести это время исключительно в семейном кругу, не считая, конечно, кое-каких необходимых визитов. Празднество открывалось в день свадьбы большим балом у княгини, за которым следовал целый ряд вечеров, кавалькад и пикников, частью приготовленных Раулем, частью соседними помещиками. Пока время текло спокойно, весело, а княгиня оказывала все большее расположение Валерии, осыпала ее ласками и настолько явно старалась сблизить ее с Раулем, что ошибиться насчет ее дальнейших намерений было не трудно; подобное отношение пробуждало в душе Антуанетты смутную тревогу, а у графа сожаление и злость. Накануне свадьбы все собрались на террасе. Вошедшая княгиня взглянула на сияющего сына, сидевшего подле Валерии и помогавшего ей вязать букет.

– Вот уже пятнадцать лет, друзья мои, не выезжала я из замка, а нынешнюю зиму думаю провести в Пеште. Во-первых, чтобы быть ближе к сыну, который возвращается в полк, а затем… может быть, Рауль женится и мне выпадет второй раз счастье справить свадьбу.

– Не слишком ли ты торопишься со своими планами? – возразила Антуанетта. – Рауль будет совершеннолетним еще только через три месяца, а потом мне кажется, что он еще слишком юн для женитьбы.

Рауль обернулся красный, как вишня. Глаза его блестели, и губы нервно вздрагивали.

– Кто это утверждает, что я слишком молод для женитьбы? Дорогая Антуанетта, Рудольф всего на четыре года старше меня, а вы его нашли достойным вас. Позвольте вам заметить, что вы ошибаетесь, а мама, как всегда, права, находя, что мне пора пристроиться.

Возмущенное негодование юноши вызвало общий смех.

– Успокойтесь, кузен, я ничего больше не говорю, – ответила Антуанетта. – Видя, что вы рассвирепели, как лев, я беру свои слова обратно и объявляю вас вполне зрелым для брака. Кто бы мог подумать, тетя, что у нашего святого повсюду уши. А я думала, что он ничего не видит и не слышит…

– Ничего, кроме Валерии, – докончила княгиня, с восторгом глядя на оживленное лицо сына.

Настал наконец торжественный день. С утра в замке было радостное оживление. Прислуга суетливо бегала взад и вперед, развешивая гирлянды, флаги и шкалишки; в садах готовили иллюминацию и фейерверк, огромная оранжерея, примыкавшая к приемным комнатам, преобразовалась в волшебный зимний сад, с дорожками, усыпанными песком, с тенистыми уголками и зеленой чащей померанцевых деревьев. Но в комнатах, занимаемых невестой и ее подругой, еще царила безмолвная тишина. Антуанетта пожелала провести последние часы девичества в одиночестве и покое до прибытия барышень, которые должны были ее одевать. Она помолилась, а затем Валерия, отослав горничных, сама помогла ей одеться; она обула ее, причесала пышные волосы и накинула пеньюар, который она должна была сменить на роскошное, отделанное кружевами платье, разложенное на диване. Обе были молчаливы: невеста думала о предстоящей великой минуте, а Валерию волновали самые разнообразные чувства. Накануне брат передал ей портрет Самуила и письмо, в котором тот описывал все, что делал, о чем думал со времени ее отъезда; он добавлял, что отец фон-Роте был спешно вызван в Рим, еще пробудет две-три недели, а ему оставил работу, но все же обещал, что его отсутствие не задержит крещения.

– Мне надо с тобой посоветоваться, – обратилась наконец Валерия к своей подруге, подсаживаясь к ней. – Вот погляди, – продолжала она, взяв со стола футляр и подавая его Антуанетте. – Сегодня утром княгиня позвала меня к себе и подарила мне это ожерелье, говоря, что любит меня, как родную, и смотрит, как на свою дочь.

Антуанетта открыла футляр. На черном бархате лежало несколько ниток бесподобного жемчуга с сапфировой застежкой.

– Какое великолепие, – проговорила она, – и вежливость требует, чтобы ты надела его сегодня. Но ты озабочена, Валерия. Этот подарок заставляет тебя заключить, что княгиня одобряет любовь к тебе Рауля, которую тот не скрывает.

– Так ты тоже заметила, что этот сумасброд выказывает мне чересчур явное и нежелательное расположение? Я избегаю его насколько возможно, но не могу же я быть невежлива относительно сына княгини, она так ко мне внимательна. Хотя в словах Рауля нет ничего определенного, но его взгляды, которые всюду следят за мной, тяготят меня; в его присутствии я чувствую как бы гнет над собой и хотела бы скорей уехать отсюда, даже сегодня, а не завтра. Дружба княгини с отцом мне кажется подозрительной, равно как и отеческий тон отца к князю. Боже мой, что выйдет из всего этого? Что, если Рауль сделает мне предложение? Посоветуй, Антуанетта, что мне тогда делать?

– Будь спокойна, – отвечала г-жа Эберштейн, целуя ее. – Ты несомненно нравишься Раулю. А почему бы ему не выражать своих чувств, раз ему неизвестны ваши отношения с Самуилом и ваша помолвка? Хотя я не думаю, чтобы он теперь сделал тебе предложение, вернее, что он оставит его до зимы, а до тех пор известие о твоей свадьбе рассеет его мечты. В худшем случае можно все доверить тете, имеющей влияние на сына, чтобы заставить позабыть увлечение молодости. Потом я уверена, что папа и Рудольф никогда не допустят этого. Они знают, что ты должна выйти за Самуила и что с этим браком связана честь нашего имени.

– Да, по крайней мере честь данного слова, – прошептала Валерия.

– Теперь, дорогая, позвони горничной. Уже около пяти, а венчание назначено на семь, и скоро слетятся наши приятельницы.

Валерия оканчивала одеваться, когда донеслись говор и смех, а затем целый рой молодых барышень ворвался в комнату и окружил невесту.

Обряд венчания был торжественно совершен в церкви замка, затем новобрачные принимали поздравления и при звуках оркестра и громких «ура» открыли бал, после чего танцы следовали один за другим, а оживление возрастало по мере того, как шампанское горячило головы.

После вальса Валерия, опираясь на руку Рауля, вышла в зимний сад, феерически освещенный лампами, скрытыми в зелени; оба были оживлены танцами. Князь провел ее к отдаленной группе деревьев, посадил на зеленую бархатную скамейку, изображавшую дерн, и сам сел возле нее. Валерия обмахивала веером разгоряченное лицо, а князь любовался ею, нисколько не скрывая своего благоговейного восторга. Вдруг он опустился на колени, схватил ее руку и страстно проговорил: