Ланну, донесение отнюдь не глупого французского военачальника достигло Наполеона. Тот гениальным полководческим чутьем увидел долгожданную возможность для разгрома русских и отдал приказ стягивать силы к Фридланду. Беннигсен беспечно болел, полагая, что слабый Ланн никуда от него не денется, а тем временем на помощь маршалу шли главные силы французской армии.

Впоследствии Леонтий Леонтьевич посыпал голову пеплом:

«Признаюсь охотно, по совести, что поступил бы лучше, избегнув совершенно этого столкновения. Это вполне от меня зависело, и я, конечно, остался бы верен моей решимости не вступать ни в какое серьезное дело… если бы только ложные сообщения, которым подвержен всякий генерал, не ввели бы меня в заблуждение и если бы все показания пленных, схваченных в разное время и в различных местах, не свидетельствовали единогласно, что по ту сторону Фридланда находятся только корпуса маршалов Ланна и Удино и отряд Домбровского с иностранными полками, но что император Наполеон со всей армией двинулся по дороге к Кенигсбергу».

Ложные сообщения… Сколько же битв проиграно из-за ложных сообщений!

В рядах русской кавалерии при Фридланде в чине корнета отметился Фаддей Булгарин, человек авантюрной судьбы, который после Тильзита окажется на службе у Наполеона и пройдет кампанию 1812 года вместе с Великой армией. Это не помешает ему после войны снова стать русским подданным и снискать славу на литературном поприще: он будет писать верноподданные статьи в журналы и доносы в Третье отделение. Это тот самый Видок Фиглярин, которого как следует прожарит Пушкин в знаменитой эпиграмме. Но надо признать: его воспоминания о Фридландской битве вполне передают нерв событий. Вот как Булгарин описывает утро 2 июня перед сражением, когда русские еще уверены, что противостоять им будет только Ланн.

«Восходящее солнце играло на блестящем оружии наших колонн, шедших в различных направлениях для занятия позиции. Белые перевязи на зеленых мундирах блестели, как весенний цвет на деревьях. Пушки светились, как жаровни! Одним взглядом можно было обозреть огромное пространство между городом и лесом. Почти вся кавалерия наша была на правом фланге. Три дивизии пехоты, под начальством князя Горчакова, прикрывали кавалерию. Левое крыло, состоявшее почти исключительно из пехоты и артиллерии, занимало позицию между рекой Алле и ручьем, вытекающим из большого пруда, за городом; позади нашего левого фланга устроены были три моста».

Казалось бы, все торжественно и предвещает большой успех. Но сюда уже мчался сам Бонапарт: он прибыл к Фридланду около часа дня, сразу оценил слабую позицию противника и приказал маршалу Нею, «прогулявшему» Прейсиш-Эйлау, но ныне пришедшему чуть раньше самого императора, обрушиться на неблагополучный левый фланг. Багратион, находившийся там, быстро понял, к чему все идет. Он сообщил Леонтию Леонтьевичу о том, что французы, вероятно, атакуют, однако… реакции не последовало. Русский главнокомандующий продолжал плодить ошибки; в этот момент состояние его здоровья настолько ухудшилось, что он не мог сидеть в седле и только лежал или сидел на земле. Естественно, в этих условиях Беннигсен был мало способен полноценно руководить боем.

Впрочем, Багратион все же сорвал назревающую катастрофу. Так просто снять опытного полководца не получилось: его солдаты дрались как звери. Бонапарт даже вынужден был отправить Нею подкрепление из корпуса маршала Виктора. Но артиллерия генерала Сенармона в тот день действовала крайне успешно: в конце концов она подавила русскую батарею и обеспечила наступление, потеснившее Петра Ивановича. Слово Булгарину:

«Особенно тяжело было князю Багратиону, на левом фланге, куда устремлены были все усилия французской пехоты и артиллерии. Выстрелов уже нельзя было различать: гремел беспрерывный гром и поле покрыто было дымом. Страшный гул разносился по полю и по лесу, земля стонала. Местоположение, занимаемое князем Багратионом, было самое невыгодное. Река Алле изгибается в этом месте в виде буквы С, с острою впадиною в середине. Долина эта острым концом примыкает к городу. На этой-то площади, в 250 квадратных сажен, дрался князь Багратион с величайшим отчаянием и ожесточением, против тройных сил, удерживая штыками густые колонны неприятеля. Тридцать шесть французских орудий беспрерывно стреляли картечью на один пункт, на пятьдесят сажен расстояния, между тем как французская пехота неустрашимо лезла на штыки. Намерение Наполеона состояло в том, чтоб, перекинув наши левый фланг и центр за реку, овладеть городом и таким образом отрезать наш правый фланг. Однако ж пехота наша держалась до вечера, с величайшим мужеством – и каждый шаг вперед дорого стоил французам».

Тем не менее для русской армии назревал серьезнейший кризис. На дороге, ведшей к французской позиции, стал отчетливо виден огромный столб пыли, и Беннигсен отправил двух офицеров подняться на башню ратуши, чтобы выяснить причину. Одним из этих офицеров был английский агент Кристофер Хели-Хатчинсон, другим – Сергей Волконский.

Последний оставил красочное описание своей разведки:

«Прибыв к ратуше, не могу я утаить, что при входе в нижние комнаты оной я встречен был зрелищем весьма неожиданным и стыдным для русского имени, особенно в виду иностранца; комната была наполнена двумя генералами и многими штаб– и обер-офицерами, нераненными, отлучившимися со своих мест в позиции… Мы, не останавливаясь, взошли на верх башни, и генерал Гученсон узрел, что причина этого пыльного столба было шествие войск французских, идущих в подкрепление к таким же войскам французским, сражающимся с нами».

Стало ясно: вечером возле города окажется уже вся восьмидесятитысячная армия Наполеона. Было сорок пять тысяч против семнадцати, станет сорок пять тысяч против восьмидесяти плюс один Наполеон. Так себе перспектива, если не сказать откровеннее.

Беннигсен наконец отдал приказ об отступлении во Фридланд. Возникла традиционная для срочной ретирады неразбериха и давка. Наполеоновская артиллерия обрушила огонь на город, и в скором времени три из четырех мостов через Алле оказались уничтожены[11].

Но и в проигранных сражениях есть герои. Память о них иногда не такая звонкая, но подвиг их от этого ничуть не меньше. И пусть портрета Николая Николаевича Мазовского нет в военной галерее Зимнего дворца, имя его навсегда вписано в славную историю русского оружия.

Мазовский был храбрым и честным офицером суворовского склада сорока семи лет от роду. Кавалер ордена Святого Георгия, участник войн Екатерины и Павла, а также недавних сражений при Пултуске и Прейсиш-Эйлау, среди своих бойцов он имел заслуженную репутацию отца-командира, поскольку был толков, корректен и не глядел на солдата как на пушечное мясо. Много о Мазовском говорит то, что он полностью искоренил в полку телесные наказания. «Мои гренадеры настолько отличны, что совершенно не нуждаются в палках» – его фраза.

В аду Фридланда солдаты Мазовского, находившиеся в подчинении Багратиона, до последнего защищали городские ворота, прикрывая отступление русских войск. Отважный Николай Николаевич был ранен в руку и ногу и уже не мог вести солдат в контратаку. Тогда он приказал двум гренадерам взять его на руки и в таком виде повел бойцов в штыки. «Друзья, неприятель усиливается, умрем или победим! – кричал он. – Не робейте!»

В этой отчаянной атаке Мазовский погиб от картечи. Впоследствии рассказывали, что французы надругались над его трупом, стащив с него всю одежду, исколов его штыками и выбросив изуродованное нагое тело в ров. Если так, то это редкое для тех относительно благородных времен свинство. После ухода наполеоновских войск останки генерала были преданы земле жителями Фридланда. Спустя десятилетия надгробие обветшало – его восстановили только в царствование Александра II и, к сожалению, с ошибкой. В надписи на могильном камне генерал назван Маковским. Но это ничего не меняет в его посмертной славе: он достойно жил и храбро погиб, как и подобает честному офицеру. Будете у его могилы – поклонитесь. Пусть Николай Николаевич знает, что о нем помнят и сейчас.

Итак, войска левого фланга и центра с потерями отступили за Алле. Но правый фланг под началом князя Горчакова – того самого племянника Суворова, чьи родители познакомились в Кенигсберге, – оказался отрезан, как и планировал Наполеон. О сдаче в плен никто не помышлял. Русские бросились на прорыв, намереваясь штыками проложить себе дорогу. Пробившись в город, практически занятый французами, русские столкнулись с солдатами Нея, Виктора, Ланна и Мортье; завязался ожесточеннейший бой с превосходящими силами врага.

Ермолов рассказывал о воинах Горчакова:

«Отчаянно вторглись они в горевшее предместье и в объятый пламенем город и после кровавой резни выгнали французов из Фридланда. Чувство