Скид отвернул в самый последний момент.

Кратов перевел дух. В ушах звенело, и в этом не стихающем звоне таяло эхо брошенных в небеса богохульств. В сапоге хлюпало. Казалось, грязь просочилась не только под одежду, но и под кожу. Ничего так не хотелось, как окунуться в бассейн с чистой, слегка подогретой, подсвеченной изнутри водой… просто в ванну… а хотя бы и под душ…

Машина старательно воспроизвела скрытую в курившемся тумане складку рельефа: сначала вздернула нос, затем клюнула и уж после всего, исполнив свой долг до конца, опрокинулась кверху днищем. Кратов, как раз в этот момент подгадавший со вдохом, втянул в себя добрую порцию болотной жижи. Его тотчас же стошнило на себя… Скид, укрывший его, словно гробовая крышка, ходил ходуном. Ослепший, оглохший и осатаневший Кратов барахтался в этом дерьме, не имея ни опоры, ни сил, и чувствовал, что тонет.

«Только не здесь. И не так».

Под распяленными ладонями, под коленями не было и намека на твердь Метры, десятки метров слабо пружинящей волокнистой дряни. Наполовину состоящей из воды, на четверть — из древней торфяной взвеси, и еще на четверть — из полусгнивших останков таких вот безмозглых придурков, что ищут приключений на свою з-з-задницу!.

«Господи, не сейчас!»

Кратов с трудом сумел перевернуться на спину — прелая жидкость хлынула за шиворот. Содрал с лица никчемную, в три слоя покрытую грязью маску. Намертво вцепился в нависший над головой руль, забросил ноги в стремена. Застыл в этом положении, словно муха в паутине. Скид не собирался тонуть — значит, он не даст утонуть и незадачливому наезднику.

«Надеюсь, у этой калоши есть механизм автостабилизации». Кратов выждал с полминуты, но скид никак не обнаруживал стремления вернуться в натуральное положение. «Ни хрена у тебя нет, скотина!»

В конце концов, его жизни ничто серьезно не угрожало. И теоретически можно было бы даже вызвать по браслету помощь. Вряд ли только она появится. В контракте особо оговаривалось невмешательство посторонних организаций и служб в творящийся на охотничьем поле бардак до истечения установленного срока. Иначе какой во всем смысл, в чем риск и щекотание нервов?..

Да, разумеется, несомненно, жизнь и благополучие человеческого индивидуума есть высшая ценность. Всегда и повсюду.

Только не на Пангелосе.

Если ты считаешь иначе — не суйся в эти игры.

«Что я делаю? Зачем я здесь? Ах, да, охота на циклопа. Найти, загнать в угол и уничтожить. И получить удовольствие. Наверное, кому-то действительно в радость гнать и убивать, гнать и убивать. Тому же Белому Савану или этой бешеной стерве в лиловом тряпье. Но, бог свидетель, не мне. Я здесь лишний, я здесь по ошибке. Мне жаль потраченных на эту глупость энектов, но такой опыт стоит своей цены. И заберите меня отсюда поскорее.

Вообще-то я не прочь поглазеть на циклопа. Но лучше пусть эго будет живой циклоп, где-нибудь в музее внеземных биосфер. Я согласен даже привести с собой парочку друзей. А друзья пускай прихватят своих женщин и детей, чтобы поудивляться и поахать вместе. И эмоциональный фон над нами будет витать самый что ни на есть здоровый, насыщенный добрыми, возвышенными, солнечно-оранжевыми тонами.

Что нужно, чтобы превратить человека в животное? Совсем пустяк: строптивая ездовая машина. Оружие — кстати, где оно?.. Добыча в берлоге. И много-много грязи».

— Послушайте, Бруно, — сказал Кратов. — В общем я немного представляю себе, профессиональный состав нашего «клуба любителей эхайнов». Но у меня есть неясности.

— У меня тоже, — проговорил Понтефракт. — По поводу моей скромной кандидатуры. Каким образом я-то затесался в этот паноптикум?!

Они неторопливо шли по тускло освещенной набережной Тойфельфиш, старательно обходя особенно подозрительные лужи. С одной стороны набережной тесно лепились друг к дружке бесчисленные конторы, офисы и увеселительные заведения, отражаясь окнами на мокрой брусчатке. С другой — гудел океан и бился в самого ненадежного вида ограждение. Тритоя принимала непременный по субботам косметический ливневый душ, который должен был снести с ее улиц накопившуюся за будни нездоровую пыль. Ливень был на славу, совсем как настоящий, с мелодраматическими перебоями и внезапными водяными обвалами. «Стоит человеку улучить свободную минутку и выйти прогуляться, — думал Кратов, — как на нежное и ласковое солнышко откуда-то наползают самого гнусного вида тучи, разверзаются хляби, и его лучший вечерний костюм обращается в использованное банное полотенце. А потом выясняется, что я просто не ознакомился с погодным графиком на текущую декаду. Это называется: везет, как утопленнику. Что следует понимать буквально. Однажды я выйду на улицу купить банку пива и захлебнусь под какой-нибудь гигиенической цунами…». Он грустно вздохнул и поплотнее запахнул свой плащ, который так и назывался — «дождевик». Насчет вечернего костюма он, разумеется, преувеличивал. Жеваные серые брюки простого местного покроя и дешевый серый свитер даже в таком вольнодумном мире, как Эльдорадо, не сошли бы за светский туалет.

— Перестаньте, Бруно, я серьезно… — продолжал Кратов — Мэтр Агбайаби — величайший ксенолог современности, начал заниматься проблемой галактических конфликтов еще до моего рождения. Вы — ксеноэтолог, ваша тема — нестандартные межрасовые контакты и взаимодействия. К тому же, вы представитель местного самоуправления, наш гостеприимный и хлебосольный хозяин… — Понтефракт в смущении совершил отметающий жест своей неизменной сигарой. — Доктор Грозоездник — не только сторона, пострадавшая в конфликте… все мы пострадавшие стороны… но и видный специалист по истории оборонных астроинженерных систем. Коллега Блукхооп — выдающийся ксенопсихолог, специализирующийся в последнее время на эхайнах и только на эхайнах. А кто такой Носов?

— Ха! — воскликнул Понтефракт. — Носов!.. Эрик Андреевич Носов, друг вы мой, это фигура. Примечательная фигура! Это один из немногих сохранившихся и заботливо лелеемых… можно так сказать?.. пестуемых земными административными институтами экспертов по военным действиям. Бог, так сказать, войны. Вы, небось, думали, что Земля могущественна, но беззащитна перед лицом нагло демонстрируемой угрозы извне?

— Ничего я на этот счет вообще не думал, — признался Кратов.

Понтефракт кивнул на открытые двери ближайшего бара, откуда падал красноватый свет и неслась негромкая музыка.

— Зайдем? — спросил он.

— Почему бы и нет, — сказал Кратов. — Я сегодня еще не ужинал. Да и не обедал, впрочем. К тому же музыка мне нравится.

— Вы разбираетесь в джазе так же хорошо, как и в поэзии старого Востока, друг мой?

— То есть никак, ни в том и ни в другом. Я люблю эту поэзию. Даже не знаю, за что. Наверное, за простоту и ясность… чего всегда не хватает моему разуму. За кажущуюся простоту и недоступную ясность.

Издавна слышал

я о дороге, которой

мы напоследок пойдем.

Но что это будет