Когда кризис все-таки разразился, у нас было три миллиона фунтов невыплаченных кредитов. При этом мы со дня на день ожидали прибытия чека на шесть миллионов из США. К тому же расчетная прибыль на конец финансового года должна была составить около двадцати миллионов фунтов стерлингов. Не оставалось никаких сомнений в том, что в целом наше финансовое положение устойчиво, но в нашем банке так не считали. Единственной причиной их недовольства, похоже, было то, что я вывел на орбиту Virgin Atlantic, а мой проект Skytrain только что лопнул – и с немалым шумом. Как бы там ни было, менеджер принес плохую весть: банк решил закрыть кредитную линию. Неловко признаваться, но я пришел в такую ярость, что буквально вышвырнул его из своего дома, – один из редких случаев, когда я потерял контроль над собой. Потом я принялся обзванивать всех и вся – по всей планете, – одалживая деньги и беря краткосрочные кредиты.

Получалось, что лучший выход для нас – сделать Virgin публичной компанией. К 1986 году все ломились в Сити. Любой, кто в свое время купил акции British Telecom, уже удвоил свои деньги.

Я никогда не забуду, как увидел в Сити огромную очередь людей, желавших купить акции Virgin. По почте к нам уже поступило семьдесят тысяч заявок на покупку акций, но эти люди протянули до последнего дня, до самого 13 ноября 1986 года. Я шел вдоль всей этой вереницы людей и благодарил их за то, что они в нас верят. Я навсегда запомнил их слова: «В этом году мы отказались от отпуска, решив вложить наши сбережения в Virgin», «Давай, Ричард, докажи, что мы не ошиблись» и «Мы ставим на тебя, Ричард». Потом я посмотрел вниз и к своему ужасу увидел, что, одеваясь в спешке, я надел туфли разного цвета.

Акции Virgin продавались лучше, чем любые новые акции на бирже, за исключением массивных выпусков акций приватизированных предприятий. Более ста тысяч индивидуальных покупателей подали заявки на наши акции, а почтовое отделение привлекло к работе двадцать дополнительных сотрудников, чтобы как-то справляться с потоком писем.

Однако довольно скоро я начал испытывать отвращение к тому, как делаются дела в Сити. Все это было совсем не по мне. Теперь, чтобы обсудить, с какими рок-группами заключать контракт, вместо неформальной встречи с партнерами в своем плавучем доме я должен был спрашивать разрешения у членов совета директоров. Многие из них не имели ни малейшего понятия о том, как работает музыкальный бизнес. Они не понимали, как запись, ставшая хитом, может в течение суток принести миллионы. Вместо того чтобы подписать контракт с набирающим популярность исполнителем раньше, чем это сделают конкуренты, мне приходилось четыре недели дожидаться очередного собрания совета директоров. Но к тому времени было уже поздно что-то решать. Порой мне приходилось слышать и такое: «Контракт с The Rolling Stones? Моей жене они не нравятся. Джанет Джексон? А это еще кто?»

Я всегда принимал решения быстро и руководствовался инстинктом, а теперь был повязан по рукам и ногам всей этой бюрократической волокитой, заседаниями совета директоров и игрой по всем правилам. Я ненавидел сидеть во главе огромного полированного стола в окружении костюмов в полоску, которым пытался объяснить, что такое Virgin, в то время как у меня самого в плавучем домике не было не то что офиса или письменного стола, но даже и положенного желтого линованного блокнота. Но самое неприятное заключалось в том, что я не был уверен, что стою на собственных ногах. Наши доходы удвоились, но акции Virgin начали скользить вниз, и я впервые в жизни ощутил депрессию.

Потом на фондовой бирже разразилась катастрофа. Рухнули все акции. Моей вины в этом нет, но мне казалось, что именно я подвел тех, кто купил акции Virgin. Многие из них были друзьями, членами семьи, сотрудниками нашей компании. Однако многие из них были такими же людьми, как и та пара, что вручила нам все свои сбережения. И я решился: выкуплю все акции до единой – по той цене, по которой люди их приобретали. Я не был обязан платить столь высокую цену, но мне не хотелось подводить людей. Я лично взял ссуды на требуемые сто восемьдесят два миллиона фунтов стерлингов, но дело того стоило. Речь шла о моей свободе, репутации и добром имени.

Тот день, когда Virgin снова стала частной компанией, мог сравниться для меня со спасительной посадкой после рекордного полета на воздушном шаре. Я почувствовал огромное облегчение.

Я снова был капитаном своего корабля и хозяином своей судьбы. Я верю в себя. Я верю в руки, которые трудятся, в умы, которые мыслят, и в сердца, которые любят.

Люби жизнь и живи полной жизнью

Наслаждайся мгновением

Размышляй о своей жизни

Дорожи каждой секундой

Не сожалей о прошлом

Был 1997 год. Я собирался в кругосветный полет на монгольфьере с Пером и Алексом Ричи, блестящим конструктором, разработчиком капсулы, в которой мы преодолели двадцать четыре тысячи миль. На рассвете перед полетом в тиши номера отеля в Марракеше я написал длинное письмо своим детям на случай, если не вернусь. Письмо начиналось словами:

«Дорогие Холли и Сэм! Жизнь иногда кажется нереальной. Сегодня человек жив, здоров и полон любви – а завтра его может не стать. Вы оба знаете: я всегда хотел жить максимально полной жизнью…»

Я сложил письмо и сунул себе в карман.

Мы произвели проверку всего оборудования и были готовы к старту. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять… Пер вел отсчет, а я сконцентрировался на видеокамерах. Я постоянно нащупывал пряжку парашютного ремня, стараясь не думать об огромном шаре над нашими головами и о шести баках с горючим, прицепленных к капсуле. Четыре, три, два, один… и Пер рванул на себя рычаг, запускавший заряды, которые отстрелили якорные тросы, удерживавшие нас у земли. Мы бесшумно и быстро стали подниматься вверх. Не было слышно шума горелок: наш взлет походил на полет детского воздушного шарика. Мы просто поднимались все выше и выше – и, поймав утренний бриз, поплыли над Марракешем.

Аварийный люк все это время оставался открытым, и мы махали руками крошечным людям внизу. Каждая деталь Марракеша, его прямые стены розового камня, большая центральная площадь, зеленые дворики и фонтаны за высокими стенами – все это было под нами. На высоте в три тысячи метров заметно похолодало, а воздух стал разреженным. Мы закрыли люк. Теперь нам оставалось полагаться только на самих себя. Капсула была загерметизирована, и давление стало расти.

До конца дня мы летели совершенно безмятежно. Вид сверху на Атласские горы был восхитителен – их зазубренные пики, покрытые снегом, сияли во всем великолепии в лучах утреннего солнца.

Однако, подлетая к алжирской границе, мы испытали немалый шок: алжирцы проинформировали нас, что мы летим прямо на Бешар, их главную военную базу. Нам было заявлено, что пролетать над ней нельзя. Полученный нами факс гласил: «Вам запрещено, повторяем, запрещено приближаться к этой зоне».

Но выбора у нас не было.

Я два часа висел на спутниковом телефоне, разговаривая то с Майком Кендриком, руководителем полета, то с разными министрами в Лондоне. В конце концов Андре Азулай, марокканский министр, помогавший нам с подготовкой полета в Марокко, снова пришел на выручку. Он объяснил алжирцам, что мы не можем изменить направление полета и что на борту нет никаких мощных видеокамер. Они согласились с его доводами и уступили.