матрос крепился, потому что не решил еще, как ему быть. «Жена, дети… и прочее…», — размышлял он, стоя посреди кухни.

— Любви все возрасты покорны, — сказал Толя Чернявский, тихо явившийся в кухню. — Так?

— Так, так! — зашипела Анюта и выставила «поэта», снабдив котлетами.

В вагоне пахло водкой и табаком. Женька вышел из кухни и открыл окно, отдышаться.

— Танцевать, танцевать! — потребовала Нина Сергеевна, веселая от хорошего праздника.

— Я — первый, — мрачно сказал Женька. — Раздвигай столы!

Партнерша танцевала хорошо, а Женька Кузьмин запинался, обдумывая с чего начать разговор. Нина Сергеевна догадалась:

— Вы что-то хотите сказать, Женечка?

— Хочу, — сказал Женька. — Вы старшину давно знаете?

— Давно, Женечка. Всю жизнь, даже учились вместе, — беззаботно ответила Нина Сергеевна, ей было проще.

— Любите вы его?

— Люблю.

— А он вас?

— Думаю — да, Женечка…

Нине Сергеевне все было ясно на месяц вперед, не зря училась столько.

— А правда, что вы два раза замужем были? — докапывался Женька до серьезного.

Глаза у Нины Сергеевны стали холодными и серыми, как льдины.

«Поговорили…» — забеспокоился Женька, но инженерша простила его от полноты счастья.

— Что случилось, Женя?

Больше возможности не представлялось, и Женька Кузьмин нырнул, как в прорубь:

— Жениться хочу…

Не с кем было посоветоваться водолазу Кузьмину, родных у него не было. И Нина Сергеевна ничего не сказала, кроме того, что Анюта нравится ей очень.

«Она и мне нравится», — подумал Женька, внимательно разглядывая грани на стакане.

Нина Сергеевна танцевала с Михайловым, даже издали Женька замечал, что живется ей хорошо. Он перевел взгляд на Анюту, которая кружилась с Толей Чернявским, сравнил ее с инженершей и успокоился, потому что Анюта понравилась ему больше.

«Каждому свое…» — философствовал Женька, допивая шампанское из Анютиного стакана и не обращая никакого внимания на Толю, который маячил ему, чтобы не налегал на чужое.

Магнитофон охрип совсем, и лента стала рваться.

Женька допел за него последнюю песню и хотел встать, но передумал и налил спирта, чтобы решить все, как следует.

Народ расходился допивать по домам, Анюта отозвала в сторону Нину Сергеевну и переговорила с ней, а старик Три Ниточки пошел медленно к себе в вагон, нагрузился до нормы.

Женька Кузьмин хотел тоже встать, но опять передумал, потому что ноги не повиновались. К нему подошла Анюта, прижалась к канадскому свитеру, облитому вином, и увела в неизвестном направлении.

— Анюта увела Женьку к себе, мне теперь негде спать, — доложила Михайлову информированная Нина Сергеевна.

— Будешь спать у меня, — улыбнулся Михайлов и погладил рукой маленькую голову инженерши.

— Ты думаешь — пора? — тихо спросила она.

Толя Чернявский не стал прислушиваться к чужим разговорам, пошел и тихонько, чтобы не обнаружил старик Три Ниточки, залез в спальный мешок на Женькиной кровати.

Часов в восемь его разбудил водитель Егоров.

— Слушай, — заторопился он, вроде Толя мог куда убежать, — явился там этот… Фонарь — во все рыло, требует, чтобы в Сургут вез, в Москву, говорит, полечу жаловаться…

— Товарищ Шульман?

— Ну! Говорит…

— Сбываются слова моего бывшего друга Жени Кузьмина! — поведал водителю Толя и полез с головой в мешок.

— Брось дурить! — увещевал водолаза Егоров. — Дело-то серьезное. Старика будить надо.

Три Ниточки поднял лохматую голову и поглядел вокруг невыспавшимися глазами. Егоров пересказал дело.

— Узнал — кто? — заинтересовался Три Ниточки и стал искать штаны, чтобы быть в надлежащем виде.

— Все знают, — сказал Егоров. — Он к бабам все лез, значит, а Васька, значит, его и утешил…

— Утешил… — передразнил Три Ниточки. — Вези сей же час этого Ваську.

Егоров поспешно убрался, а Три Ниточки подозрительно посмотрел на Толю Чернявского, но ничего не сказал, продолжая искать штаны.

Толя Чернявский притих на время и не смеялся.

— Достань кулек под твоей койкой, — потребовал старик.

Толя беспрекословно повиновался, потому что обстановка намечалась военная. Три Ниточки извлек из кулька бутылку с коньяком, налил полстакана, выпил и обнаружил штаны, висевшие на спинке кровати.

Вскоре Егоров привез Ваську.

— Доставил! — доложил он старику.

— Пусть побудет на воздухе, — решил Три Ниточки. — Зови пострадавшего.

Пришел инспектор с фиолетовым синяком во всю щеку и закрытым глазом. Он прикладывал к щеке снег, который таял и капал грязными слезами на холодный пол.

— Это хулиганство, — сказал Шульман. — Отправьте меня на аэродром, я не могу говорить… я доложу…

— Мы разберемся, — успокоил инспектора Три Ниточки. — Хулиганства мы терпеть не станем. Егоров, отвези товарища к самолету.

В комнату пришли Михайлов и Нина Сергеевна, не простившись, Шульман поспешил уйти, чтобы не показывать женщине свое лицо.

В дверь боком протиснулся Васька и остановился, дожидаясь решения. Три Ниточки грозно молчал.

— Чем ты его? — не выдержал Толя Чернявский.

— Булкой, — признался Васька, осматривая общество исподлобья.

Инженерша отвернулась к стене, а Толя, повизгивая, полез в мешок. Один Три Ниточки сохранил серьезность, потому что разве можно бить живого человека по лицу булкой?

— Я думал — помягче чем… — подлаживался Васька.

— Иди! — не выдержал Три Ниточки. — Амнистия тебе.

Нина Сергеевна откровенно хохотала, Толя Чернявский катался в мешке по полу, а Михайлов тихо мычал, чтобы сохранить достоинство.

Около вагона Васю поджидала Валька, виновница происшествия, вертлявая и молоденькая.

— Амнистия вышла, — объявил ей Вася. — Пошли.

— Я же говорила, я же говорила! — затрещала Валька, но сбилась с голоса, потому что мужчина шагал широко, не враз поспеешь.

— Сходи-ка, Толя, за Женькой, — сказал Три Ниточки, когда смех утих, и поглядел на Михайлова и инженершу. Нина Сергеевна встретила взгляд спокойно, а старшина насупился, опасаясь, что старик наговорит лишнего, но Три Ниточки молчал.

Чернявский, пока Анюта крутилась у зеркала, разъяснил помятому другу положение вещей.

— А я что говорил? — повернулся Женька к Анюте.

— Что же… — сказал старик Три Ниточки, когда все собрались и уселись за стол. — Церкви здесь нету, загсов тоже… Живите!

Три Ниточки вытер пальцами взмокшие неизвестно отчего глаза и выпил коньяк.

8. ДНИ И НОЧИ

Снег в ту осень сыпал все время и к середине зимы завалил вагоны водолазов до окон. Зайцы, в поисках пищи, прыгали с сугробов на крыши. Три Ниточки часто слышал над собой их осторожные прыжки, и думал, что худо живется зверям, раз лезут куда ни попадя.

Ночи стояли по двадцать часов. Лед на реке не выдерживал мороза, лопался, образуя под снегом трещины. На небе ходили светлые немые столбы — отблески магнитных бурь и других природных неурядиц.

Нина Сергеевна иногда просыпалась в середине такой длинной ночи и слушала, как идут часы. Она пугалась тишины и жалась к Михайлову. «Хоть бы храпел уж…» — думала Нина Сергеевна, муж обнимал ее и она успокаивалась, засыпала.

Как-то утром подводников разбудили взрывы.