– О Господи, Майя, – недовольно отозвалась Ангелина, наморщив покрасневший от холода нос, – мы все впечатлены твоими глубокими познаниями городской истории! Но не могла бы ты остановиться, прежде чем наш гость умрет от скуки?

Пристыженная сестра покраснела до корней волос, виновато опустила голову и прошла на несколько шагов вперед.

– Не беспокойтесь, мисс Ангелина, мне вовсе не скучно, даже наоборот, – с легким поклоном возразил Ральф и поспешил вслед за Майей.

Ангелина возмущенно посмотрела на Джонатана – тот толкнул ее локтем под ребра, – и с ее губ слетело безмолвное «Что?».

– Мне действительно интересно, мисс Гринвуд, – заверил Ральф, догнав Майю. – Наверное, здорово жить здесь, среди всех этих старинных зданий с богатой историей.

Майя пожала плечами:

– С одной стороны, да. Но мне часто бывает здесь тесно, это угнетает. У нас никогда ничего не меняется. – Мысль сразу же показалась ей слишком унылой и неподходящей для беседы с гостем, и она поспешила вернуться к жизнерадостным интонациям.

– Здесь очень красиво летом, когда зеленеют все парки и сады. Можно взять лодку на Червелле, а еще там проходят соревнования по гребле, – ее слова казались деревянными ей же самой, но Ральф, казалось, ничего не замечал.

– Мне бы очень хотелось побывать в Оксфорде летом, – тихо сказал он, намекая на невысказанный вопрос. Под его взглядом сердце Майи забилось сильнее, и она смущенно опустила глаза.

Они продолжили путь мимо Баллиол-колледжа, а после вниз, к Крытому рынку, где среди украшенных остролистом, фигурками ангелов и сияющими жемчужными гирляндами витрин несла вахту старая сторожевая башня – колода из грубого камня, сохранившаяся еще со времен Вильгельма Завоевателя. Майя непременно хотела показать Ральфу «Башню Тома» – увенчанную куполом, роскошно украшенную башню у входа в колледж Церкви Христа, в самом конце улицы Святого Алдата. Построенная по проекту сэра Кристофера Врена, архитектора грандиозного лондонского собора Святого Петра, она заключала в себе могучий, почтенный колокол «Большой Том», самый громкий в городе – его вечерний звон долетал даже до окружающих Оксфорд холмов. Но уже на углу Хай-стрит, переходящей в районе Крытого рынка в улицу Святого Алдата, жалобы Ангелины на холод и стертые ноги стало невозможно не замечать при всем желании. А когда она, умело состроив глазки, поставила Ральфа в известность, что у нее недостаточно сил для долгой прогулки в такой холод, четверка отправилась в чайную при кондитерской «Боффинз».

За «Эрл Греем» для обоих джентльменов и горячим шоколадом для юных леди Ральф и Джонатан начали рассказывать про Индию. Глаза Ангелины вскоре блаженно засияли – она смотрела на Ральфа: как он смеялся и жестикулировал, проводил пальцами по краю чашки, внимательно слушая Джонатана, согласно кивал или с ухмылкой что-нибудь добавлял. Казалось, слова пролетали мимо нее. А она тем временем мечтательно погрузилась в картины, столь живо проплывающие в ее воображении: вот она в роскошном вечернем платье, на шее и в ушах сверкают украшения, а рядом Ральф в парадном мундире с орденами – они заходят в ярко освещенный бальный зал, и в толпе проносится восхищенный шепот. Вот она шагает вдоль окруженной колоннами веранды большого дома и властным голосом отдает распоряжения домашней прислуге, которая спешит по глазам прочитать все желания своей мемсаиб. Вот она с гордостью представляет нарядным дамам из общества обставленный со вкусом салон, наслаждаясь восторженными восклицаниями и завистливыми взглядами. Она мечтала о солидном экипаже «Кларэнс» или элегантном фаэтоне, запряженном породистыми лошадьми, о мехах, столовом серебре и шампанском. Она не прекращала томно вздыхать, прекрасно зная, что в таком настроении особенно привлекательна – ей говорили об этом не один раз.

Майя тоже наслаждалась картинами, но, в отличие от сестры, жадно вбирала каждое слово Ральфа и Джонатана. Представляла, как она сидит в плоской лодке, скользящей по лабиринту проливов в дельте Ганга, по Сундарбану, самому большому мангровому – вечнозеленому лиственному – лесу Земли, где талая вода с гор впадала наконец в море после долгого пути по равнинам Бенгалии. Принесенная водой грязь образовывала маленькие островки, их берега покрылись корнями и водорослями. Иногда водная поверхность была ясно-голубой и широкой, как море, а иногда – затхлой и такой узкой, что ветви мангров сплетались в навесы, по которым с тявканьем прыгали макаки. В течение дня водяные курицы с пурпурными или голубыми перьями беспечно скакали над цветками лотоса и становились легкой добычей для лениво поджидающих их крокодилов, похожих на скалы. Душными, знойными ночами во мраке сияли огоньки светлячков. Хижины рыбаков за палисадами робко склонялись перед набегами индийских тигров, чьи лапы оставляли отпечатки в иле, а бамбуковые трости с привязанными к ним зелеными ветками напоминали о жертвах их острых когтей и зубов. И тем ощутимее были давящие, пугающие тени незримого присутствия хищной кошки в этих зарослях, позабытых, похоже, еще на третий день сотворения мира, когда отделились друг от друга земля и вода.

Очарованная, Майя жадно слушала описания Пенджаба, «страны пяти рек», чьи долины были столь плодородны, что ветер гулял по рисовым и хлебным полям от предгорий Гималаев на севере и изрезанных ущельями склонов соленосных гор на востоке до тернистых саванн и песчаного моря пустыни Тар на юге.

Перед внутренним взором Майи предстал Лахор, где когда-то жили моголы. Британцы отвоевали его у сикхов в последней войне и в качестве хозяев Пенджаба расположились во внушительной крепости за монументальными воротами Аламгири, стерегущими величие могольского двора и Шиш-Махала в Лахоре, зеркального дворца – в его зале стены и потолок полностью покрыты цветной зеркальной мозаикой. Искусственные каналы орошали величественные террасы с фонтанами и каскадами, благодаря которым Лахор получил название «город садов». Самыми большими и совершенными были сады Шалимар, построенные по образцу одноименных садов в Кашмире императором Великих Моголов Шах-Джаханом, подарившим миру и чудо Тадж-Махала, мавзолея-мечети. Повелитель империи моголов нашел в Лахоре свое последнее пристанище. Там же, в украшенном минаретом мавзолее, был погребен Джахангир, а его супруга, Нур-Джахан – в не менее роскошном сооружении.

Вместе с Джонатаном Майя бродила по Калькутте, столице Британской Индии, растянувшейся вдоль берегов Хугли. Ее английская часть с неоготическими и викторианскими зданиями днем казалась вытканной из белоснежного кружева с зеленой каймой, а после заката сверкала, как Париж или Лондон. Майя вдыхала запахи специй на базаре в «черном городе», индийской части Калькутты, – сладкие и острые ароматы корицы и имбиря, куркумы и шафрана. Ароматы трактиров, кипящего масла, овощей с пряностями и свежеиспеченных лепешек. Ее ослепило сияние кованого серебра и золота, яркие сари индианок, оттенки разложенных на продажу тканей: маково-красный, лазурно-голубой, желтый, как крокус и лимон, лиловый, оранжевый, яблочно– и оливково-зеленый.

Джонатан рассказывал о красоте индийских девушек и их грациозных танцах, звенящих браслетах на руках и ногах и бубенцах на кромке одежды (но тактично умолчал, каким еще мастерством могли похвастаться индианки, а Майя, в свою очередь, не дала знать, что ей известно об этом из писем Ричарда). Он рассказывал о коровах, более худых и длинноногих, чем их европейские родственницы, – они медленно пробирались по многолюдному «черному городу», с равнодушным выражением темных, угловатых морд, словно знали, что индусы почитают их как священных животных и никто не осмелится даже пальцем прикоснуться к их серо-белым или пестро-коричневым шкурам. Речь зашла и об индийских монахах, которые зажигали благовония и монотонными песнопениями вымаливали благословение богов на гхатах, каменных ступенях, спускающихся к реке Хугли.