— Да возместим мы вам топливо! С лихвой! У нас в пределах досягаемости топливные хранилища инженерного батальона и балтийской базы. Переяславка недалеко опять-таки, с ее хранилищами. Все возместим. И кабель найдем, хоть на тысячу метров на шкиперских складах. Только помогите!

— Ну, сам понимаешь, такие вопросы с кондачка не решаются. Все-таки боевые действия. Кому помирать охота, когда такое пережили?

— Так ведь общая угроза…

— Ой ли? — усмехнулся Самохин. — Мы ведь никого на пляже не убивали.

— Что вы этим хотите сказать? — насторожился Михеев.

— Да ничего. Я говорю, надо совет общины собрать. Я же не могу единолично принимать решения. Это только в красноторовской колонии за всех думает Стечкин, а тут — хренова демократия, знаешь ли.

— Я что-то не понял…

— Да ты просто устал с дороги и от перенапряжения, — улыбнулся Самохин, вставая. — Ты пойди, мой адъютант тебя и водилу твоего на отдых определит. А мы тут решим. Не бойся, затягивать с ответом не будем.

Майор выдвинул ящик стола, извлек оттуда колокольчик и потряс им несколько раз. Дверь приоткрылась, и в проеме показалось рыжее, почти без бровей, лицо Борщова.

— Проводи товарища и его мехвода на отдых. Покорми. Умыться им воды дай.

— Понял, товарищ майор, — кивнул Борщов.

* * *

Загорский все-таки дошел до этого места. Причем — один. Сжимая всю волю в кулак и отгоняя чертов страх перед темнотой и подземельем, который поселился в его душе в тот последний поход с друзьями. Посветил кругом фонариком. Да. Тот же бетонный прямой коридор шириной около трех метров и высотой всего два, либо чуть больше. Крепления для кабеля в левом углу. Справа — широкий проем и площадка парапета. Винтовая лестница из ниоткуда в никуда. Вода в колодце. Вот и окурок самокрутки с желтым мхом, что курили Чел и Марля.

Александр извлек из рюкзака и поставил на пол лампу-коптилку, сделанную из 23-миллиметровой гильзы и подаренную когда-то Тиграном. Поджег промасленный фитиль, зажатый в ней. Благо, соседство и добрые отношения с разведчиком позволяли ему не только заиметь такой светильник, но и регулярно пополнять свои запасы топлива для горелки. Тигран мог прийти с похода на поверхность ни с чем, но обязательно приносил слитое с какой-нибудь разбитой машины в городе топливо либо масло. А еще он обязательно нес из своего рейда красивую открытку. Даже самый бесплодный поход не огорчал его, если он приносил открытку с цветами или красивыми пейзажами, или умиляющими своим видом зверушками. Иногда казалось, что на самом деле у него где-то в жилище тайник с сотнями или даже тысячами этих открыток, и он достает по одной на выход, выдавая за найденную в городе. Может, так оно и было. Недаром ведь про Тиграна в общине в шутку говорили: «Кто хитрее из армян? Это братец Баграмян». Открытки он приносил соседке, обаятельной брюнетке Рите Гжель. Она являлась врачом общины. Не единственным, но одним из самых опытных. Училась ведь своему врачебному ремеслу не здесь, в так называемой провинции, а в престижном училище города Москвы, откуда и была родом, оказавшись в Калининграде прямо накануне всемирного апокалипсиса.

Ни для кого не было секретом, что Тиграну Рита нравилась и, скорее всего, даже больше, чем нравилась. Он и сам этого не скрывал. Старался красиво ухаживать. Настолько красиво, конечно, насколько это позволяли нынешние условия. Вот, например, посредством дарения по одной открытке после каждого своего похода в город. А еще частенько сказывался больным, чтобы оказаться у нее на приеме. Конечно, она на него в таких случаях ругалась. Но тем и отличалась Рита Гжель от многих других женщин, что даже ругала кого-нибудь изящно и ласково. Однако сей факт никак не успокаивал Александра Загорского, которому еще предстоял неприятный разговор с Ритой насчет избитого Марли. Во-первых, медичка жалела даже такого никчемного торчка, во-вторых, оный торчок теперь своим полутруповым состоянием обязывал ухаживать за ним и тратить на него материальные ресурсы медицинского отдела общины. Не то чтобы добрая и отзывчивая Рита не хотела ухаживать за больным. Просто зачем калечить друг друга, доставляя и без того загруженным работой медикам новых хлопот? Ведь здоровье у людей при такой жизни в сырости и подземелье и без того оставляло желать и желать лучшего. А еще угрозы внешнего мира и прочие радости выживания долгие годы за гранью всемирной катастрофы…

Загорский тяжело вздохнул, глядя в черный колодец, ставший последним пристанищем сгинувшего наркомана Чела. Потом достал динамо-фонарь и посветил в воду. Ни дна, ни тем более тела еще недавно живого и крайне бестолкового спутника видно, конечно, не было. Вода была черна. То есть, конечно, прозрачна, но бездна колодца давала ей эту беспроглядную мглу, недавно поглотившую человека без следа. Александр еще какое-то время вглядывался в эту безмятежную бездну, ощущая запах сырости с привкусом копоти от гильзы-лампы. И вдруг он ощутил какое-то легкое беспокойство от своего пристального взгляда в колодец. Водяная мгла словно стала его манить, нашептывая глубинам подсознания безумную идею наклониться над бездной как можно сильнее и просто нырнуть туда. Загорский отпрянул.

— Тьфу, черт! — выдохнул он. — Вот же… Как там говорится: если долго всматриваться в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя? Ну точно, мать ее…

Разговор с самим собой немного успокоил и помог упорядочить мысли, растворив эту грызущую сознание безумную идею, как соль растворяется водой. Крот стер выступивший на лбу холодный пот и, порывшись в своей наплечной сумке, извлек оттуда увесистое кольцо магнита от какого-то разбитого динамика. К магниту заблаговременно была крепко привязана бечевка. Примерно через каждый метр на ней красовался узел, позволявший судить о глубине.

Осторожно подсев к краю колодца, Загорский снова посветил на воду. Как ни странно, на стенках колодца были свежие влажные следы, словно вода колыхалась, пока он на нее не смотрел. Хотя, может, это следы от всплесков, вызванных падением в колодец Чела? В такой сырости они будут еще, наверное, долго, просто он их не сразу приметил. Главное, что то подлое наваждение, шепчущее мерзкое «занырни», больше не подкатывало.

Александр сел у самого края и стал неторопливо стравливать бечевку, опуская магнит в воду. Если и не удастся отыскать нож Тиграна, который упер покойный идиот Чел, то хотя бы узнать глубину колодца стоило. Бечевка ушла на метр. Он продолжал стравливать, подсвечивая фонарем. Два метра. Дна еще нет. Три метра. Дна нет. Четыре. Пять.

— Черт, да какая же здесь глубина?

Десять метров! Но ведь бечевка не бесконечна. Там осталось еще всего-то…

И тут Саша Загорский вздрогнул: бечевка резко натянулась. Но ведь если бы магнит, выступавший в качестве груза, достиг дна, то веревка, наоборот, должна была ослабнуть. Крот стал резко вытягивать бечевку обратно, чувствуя, как участился пульс, и похолодела спина.

— Блин! Чего это я? — выдохнул Загорский и замер. — Чего это я, в самом деле? Там, небось, железка какая-то. Вот и натянулось из-за магнита. Ну, точно.