Я почернела от злости. Одно дело — мое исчезновение, а другое — это злостное извращение, когда мое отсутствие представляют как доказательство (вот храбрецы!) незначительности Мадридской Тусовки, притом что самым ненавистным для тусовки и являлось «быть значительным»!

Я тут же позвонила на передачу с вопросом, сколько ведущих реалити-шоу удостоились Нобелевской премии в любой из областей — а ведь их немало. Прежде чем ответить на мой вопрос, меня попросили представиться.

— Так это же я, — ответила я, — Патти, та самая Дифуса, снова в мире живых и в прескверном настроении.

В общем, наделала я шороху. И вот что интересно: мое вторжение понравилось Мануэлю Идальго.

— Готовься, детка, — сказал он. — У тебя найдется о чем поговорить.

Я его поблагодарила и вежливо отказалась, сославшись на то, что я «не от мира сего» (грязная ложь!) и что на самом деле я персонаж из уже остывшего прошлого, где царствовала свободная любовь к людям и наркотикам. Что истек срок действия моего паспорта на Безумие, а новый документ, дозволяющий мне въезд в страну Здравомыслия, все еще не готов. Что я превратилась в эксцентричную особу, которая вот уже десять лет живет в своем родном поселке и работает на шахте (да, как шахтер), и что свободное время, которое у меня остается на возделывание своего духа, полностью поглощено вышеупомянутыми эссе: «Ужасная роль, доставшаяся женщине в рок-н-ролле» и «Существовал ли гомосексуализм на Диком Западе?» — я собираюсь опубликовать их в фэнзине[82], редактором которого являюсь и тираж которого всего двадцать экземпляров, — я раздаю их своим товарищам по шахте. А еще я занята подготовкой конгресса, посвященного контрастам в моде: «Dirty Chic, Trash и Second Hand»[83]— это событие будоражит умы всех шахтеров, поскольку они считают, что все три тенденции отражают именно их манеру одеваться, однако, когда об этих направлениях упоминают в прессе, всегда пишут про Джулию Роберте и Джонни Деппа[84]. Все ожидают прибытия журналиста из итальянского «Бога», который должен сделать репортаж о нашей шахте.

Несмотря на все мои отговорки, Маноло убедил меня, пустив в ход личное обаяние. Он поставил мне условие не распространяться об удовольствиях, которые я ему доставила, чтобы он смог меня убедить, и не раскрывать секрет его личного обаяния. Он также пообещал уважить мой фэнзинный стиль, поскольку моих литературных дарований хватает лишь на то, чтобы писать фэнзин. Я не гожусь для газеты с большим тиражом. Не хочу чувствовать такое давление. Попутно я объяснила Маноло, почему отказываюсь вести колонку. Я чувствую — не знаю почему, возможно просто из-за того, что я женщина, — что жизнь человека, заполняющего колонку или столбец, крайне тяжела. Это какой-то глюк, но у меня не выходит из головы Фрида Кало, раздавленная взбесившимся автобусом, со сломанным позвоночником.[85]

Мануэль все понял. Итак, вот она я, воскресшая Гуадиана[86], которую все достало, однако готовая на что угодно, лишь бы вы на несколько минут окунулись в приятную атмосферу кораблекрушения.

Мне позвонил старый друг — Таксист, который так меня растрогал десять лет назад; тот, что купил мне килограмм креветок в Меркамадриде (см. «Патти Дифуса и другие тексты». Журнал «Анаграмма». 139. Издание первое, переведено на четырнадцать языков)[87].

Мой друг пошел в гору, теперь он принадлежит к своего рода транспортной мафии, делит риск и прибыли еще с несколькими пайщиками-сотоварищами. Однако его насмешливое обаяние Роберта Митчума никуда не делось.

Я была рада встрече, и мы тут же трахнулись, чтобы отметить это событие. Но я знала, что пришел он за другим.

— Ты похож на японца, — заметила я.

— Почему это? Как меня не называли, только не японцем.

— Японцы никогда не начинают с главного, они не способны сказать «да» или «нет». Сначала им надо походить вокруг да около. Они утверждают, что таким образом дурачат дьявола, который всегда идет по прямой.

— Откуда ты знаешь? — (Он мне не верил.)

— Прочитала в книжке Анри Мишо «Варвар в Азии»[88]. Но теперь я не уверена, шла там речь про японцев или про китайцев, — мы на нашей шахте в Астурии их путаем. Кем бы они ни были, они любого выведут из терпения. Помимо того что ты израсходовал все мои презервативы «Контроль», зачем ты пришел?

— Я хотел поговорить о моем мальчике.

— Ты имеешь в виду сына или бойфренда?

— Уймись, Патти. Я слишком туп для такой болтовни и начинаю сердиться.

— Такой крутой и такой обидчивый! — воскликнула я и приласкала его, чтобы он убедился, что я не со зла.

— Речь идет о моем сыне. Ему шестнадцать лет, до сих пор он жил с матерью и ничего не знает о жизни. Нужно научить его всему, начиная с того, что такое хорошая пизда.

Я слушала его, пытаясь не показать, насколько потрясена, скрывая свое восхищение. Дикий Таксист обладал особым даром формулировать свои мысли, что всегда меня трогало.

— У меня в первый раз было со шлюхой, и я подхватил гонорею. Я всегда считал, что мои дети заслуживают лучшей судьбы. По крайней мере я должен сделать все, что смогу. Мне хочется, чтобы мой сын начал с лучшей бабы в городе. Всегда ведь хочешь, чтобы твои дети прожили жизнь лучше, чем ты сам.

— Ты напоминаешь мне персонажа из «Братской любви» — кошмарного и прекрасного романа Пита Декстера[89](«Анаграмма», номер двести семьдесят один).