Мальмстрём и Мурен работали во имя идеи, которую новой отнюдь не назовешь, но от этого она нисколько не проигрывала.

Они собирались еще разок как следует потрудиться, а затем уйти на покой.

Осуществить наконец действительно большую операцию.

Приготовления были в основном завершены, проблема финансирования решена, план почти полностью разработан.

Они не знали еще, где и когда, зато знали самое главное: как.

До заветной цели оставалось совсем немного.

Хотя Мальмстрём и Мурен, как уже говорилось, были профессионалы с изрядным опытом, до настоящих воротил они не доросли.

Настоящие воротилы не попадаются.

Настоящие воротилы банков не грабят. Они сидят в конторах и управлениях и нажимают кнопки. Они ничем не рискуют. Они не посягают на священных коров общества, а занимаются легализованным присвоением, стригут шерсть с рядовых граждан.

Они наживаются на всем. Отравляют природу и людей — потом «исцеляют» недуги негодными лекарствами. Намеренно запускают целые городские районы, обрекая их на снос, — потом строят другие дома, которые заведомо хуже старых.

Но главное — они не попадаются.

А Мальмстрём и Мурен попадались, их словно преследовал злой рок. Но теперь, кажется, они разобрались, в чем их ошибка: разменивались по мелочам.

— Знаешь, о чем я думал там, под душем? — спросил Мальмстрём. Он только что вышел из ванной и теперь тщательно расстилал на полу купальную простыню; второй простыней он обернул бедра, третья лежала на плечах.

Мальмстрём был болезненно чистоплотен. В этот день он с утра уже четыре раза принял душ.

— Знаю, — ответил Мурен. — О бабах.

— Как ты угадал?

Мурен, в шортах и белой сорочке, сидел у окна и обозревал Стокгольм, приставив к глазам морской бинокль.

Квартира, в которой они пребывали, помещалась в многоэтажном доме на Данвиксклиппан, на высоком берегу залива, и из окна открывался недурственный вид.

— Нельзя смешивать баб и работу, — сказал Мурен. — Сам убедился, к чему это приводит.

— А я ничего и не смешиваю, — обиженно возразил Мальмстрём. — Уж и подумать нельзя, да?

— Почему же, — великодушно уступил Мурен. — Думай на здоровье.

Он следил за белым пароходом, который шел к заливу Стрёммен.

— Гляди-ка, «Нерршер», — сказал он. — Подумать только, жив еще.

— Кто жив?

— Тебе не интересно. А ты о ком именно думал?

— О девах в Найроби. Сильны, правда? Я всегда говорил: негры — это что-то особенное.

— Не негры, а африканцы, — наставительно возразил Мурен. — А в данном случае — африканки. Женский род, а не мужской.

Мальмстрём побрызгал дезодорантом под мышками и в других местах.

— Все-то ты знаешь, — сказал он.

— К тому же ничего особенного в них нет. Просто тебе так показалось после долгого поста.

Минуту-другую они обсуждали подробности, потом Мальмстрём достал новое белье и носки, разорвал полиэтиленовую упаковку и начал одеваться.

— Этак ты все свое состояние на трусы растратишь, — заметил Мурен. — Непонятная страсть, ей-богу.

— Да, цены растут — кошмар.

— Инфляция, — сказал Мурен. — И виноваты мы сами.

— Мы? Ты что, столько лет в кутузке…

— Мы кучу денег выбрасываем на ветер. Все ворюги — жуткие моты.

— Уж только не ты.

— Так ведь я редкое исключение. Кстати, у меня немало уходит на еду.

— Ты жмот, в Африке даже на девочек не хотел раскошелиться. По твоей милости мы три дня так ходили, пока даровых не нашли.

— Мной руководили не только финансовые соображения, — сказал Мурен. — И уж во всяком случае не опасение вызвать инфляцию в Кении. А вообще-то деньги теряют цену там, где жулье заправляет. Уж если кому сидеть в Кумле, так это нашему правительству.

— Гм-м.

— И заправилам из компаний. Кстати, недавно мне попался интересный пример, от чего бывает инфляция.

— Ну?

— Когда англичане в октябре девятьсот восемнадцатого захватили Дамаск, они ворвались в государственный банк и прикарманили всю наличность. Но солдаты ни черта не смыслили в тамошних деньгах. Один австралийский кавалерист дал полмиллиона мальчишке, который держал его коня, пока он мочился.

— А разве, когда конь мочится, его надо держать?

— Цены выросли стократ, уже через несколько часов рулон туалетной бумаги стоил тыщу тамошних крон.

— Разве в Австралии тогда уже была туалетная бумага?

Мурен тяжело вздохнул. С таким собеседником, как Мальмстрём, недолго и самому поглупеть…

— Дамаск — это в Аравии, — мрачно объяснил он. — Еще точнее — в Сирии.

— Надо же.

Мальмстрём наконец оделся и теперь изучал себя в зеркале. Ворча что-то себе под нос, распушил бороду, щелчком стряхнул с модного пиджака незримую пушинку. Потом расстелил на полу еще две купальные простыни рядом с первой, подошел к гардеробу и достал оттуда оружие. Аккуратно разложил его на простынях, принес ветошь и банку «чистоля». Мурен рассеянно поглядел на весь этот арсенал.

— Тебе еще не надоело? — сказал он. — Они же новенькие, чуть не с завода.

— Порядок есть порядок, — ответил Мальмстрём. — Оружие требует ухода.

Можно было подумать, что они готовятся к небольшой войне или по меньшей мере к государственному перевороту: на простынях лежали два пистолета, револьвер, два автомата и три дробовика с укороченными стволами.

Автоматы — обычного шведского армейского образца; на пистолетах и обрезах стояли иностранные клейма.

Тут был девятимиллиметровый испанский парабеллум «файрберд» и пистолет «лама IX А» сорок пятого калибра. Револьвер «астра кадикс» сорок пятого калибра и дробовик марки «марица» — тоже испанские. Еще два ружья — из других уголков европейского континента: бельгийское «континенталь супра де люкс» и австрийское «ферлах» с романтической надписью “Forever Yours”[7].

Управившись с пистолетами, Мальмстрём взялся за бельгийское ружье.

— Тому, кто обрезал этот ствол, самому всадить бы заряд дроби в корму, — проворчал он.

— Может быть, ему это ружье досталось не таким путем, как нам.

— Чего? Не усек.

— Я хочу сказать, что он добыл его не честным путем, — серьезно объяснил Мурен. — Скорее всего, украл.

Он опять приставил к глазам бинокль и немного спустя сказал:

— А все-таки Стокгольм смотрится, честное слово.