На глазах новоиспеченного капитана выступили слезы, и он припал губами к протянутой ладони — осторожно и почтительно, так целуют мать, но никак не женщину.

— Идите, капитан. Я довольна вами!

Офицер встал, почтительно поклонился и вышел из кабинета. Като еще раз вздохнула — в ней сейчас видели не женщину, а жену боготворимого императора. И даже в мыслях этот молоденький капитан не позволил себе на миг представить… Слова про «величества» сказали яснее ясного!

Екатерина Алексеевна открыла футляр, пробежала глазами по письму и прикоснулась губами к подписи.

— Я все сделаю так, как вы повелели, ваше императорское величество, — тихо промолвила императрица и, взяв серебряный колокольчик, позвонила…

Петербург восторженно судачил и пьяно гулял. Гром пушек Петропавловской крепости продолжал радостно возвещать об еще одной долгожданной победе над турками.

Сама императрица, все сенаторы и генералы, церковный клир во главе с митрополитом в ярко блещущих золотом ризах, стройные и грозные шпалеры запасных гвардейских батальонов, разодетое дворянство и скромное чиновничество, расфуфыренное купечество и несметные толпы горожан колыхались перед Казанским собором, ликуя и радуясь.

А над городом все звенел и звенел колокольный звон. И слухи молнией облетели и заполонили столицу.

— Наконец-то благоверный государь наш Петр Федорович показал магометанам кузькину мать! А, Кузьма?! Поделом им, не будут православных мучениям предавать и церкви разрушать!

— А еще, любезный, войска нашего любимого императора, дай Бог ему всяческого здоровья и побед, богатейшие трофеи взяли. Золота и серебра да украшений всяческих полные возы набили. Ежели так и дальше пойдет, то вся Оттоманская Порта без богатств своих немереных останется!

— Айда в кабаки, православные! Сегодня по царской воле чарки с водкой за полцены наливают. А одну и так дают! Гуляй, душа!

— Ой, Матрена, радость-то какая! Супостатов побили и водкой потчуют всех задешево. Только чтоб лишних чарок задарма не брали и на бровях не выползали. А то казаки лютуют, плетьми своими свищут, задницы нерадивые разукрашивают. Страсти-то какие!

— Царь русская душа, все ножки его обцеловал бы! Ох-ты! Царица-матушка иной раз, немка, погулять душе не дает!

Секретарь датского посольства Шумахер, нахмурив лоб, записал в свой дневник: «Новая русская победа дает ясное понимание, что новоявленный князь Молдавии не выпустит завоевания из своих рук. Это известие наполнило печалью мое сердце — теперь не то что Голштиния, но и Шлезвиг могут быть навсегда потеряны для моего короля».

Юконский острог

— Ты знаешь, Гриша, мне нынче сон престранный явился!

Алехан наклонился к брату, дыша перегаром. Тот «выхлопа» не замечал, сам такой был. Славно погуляли гвардейцы с мужиками — сословные рамки в этой «тмутаракани» сильно сгладились, — а потому бочонок царской водки был опустошен чуть ли не до дна.

Больше штофа очищенной водки на душу русскую пришлось — и поорали, и силушкой мерились, и под балалайку в пляс пускались. И песни дружно пели — тягучие, как полярная ночь. И милые российские просторы, запах сена и трели соловья на секунду, как всем показалось, появились и здесь. Хорошо погуляли, славно…

А сегодня был отходняк — с бочонка вылили остатки водки, как раз хватило всем для опохмелки. И все, ни-ни-Орловы погулять умели и любили, но дело и дисциплину блюли аки церберы, у них не забалуешься.

Потому прибывшие, помывшись вчера с дороги в баньке, отдыхали да входили в курс местной жизни, вяло пощипывая индианок, различая замужних и не заигрывая с ними. Местные девки и вдовы улыбались, отнюдь не повизгивая, как русские поселянки, — отношение к прибывшим было у них самое благосклонное.

Жители острога такими пустяками не занимались — у каждого своя скво имелась. Можно и больше завести, баб и девок хватало, но только батюшка блуд пресекал резко и, хуже того, венчаться заставлял. С бывшим епископом, сосланным вместе с гвардейцами сюда, последние не пререкались, хотя под венец шли неохотно.

Но воленс-ноленс — петербуржский снобизм давно выветрился из голов, спесь слетела пожухшим осенним листом. Так что приходилось вскоре ожидать законных деток — Орловы сами настаивали на заключении смешанных браков, дабы еще крепче привязать присягнувших алеутов.

Сейчас острожники занимались важнейшим делом — они отъедались настряпанными пирогами, что пекли туземки всю ночь под надзором единственной русской казачки, прибывшей сюда из далекого Якутска.

На пять получилась сдоба — тут тебе и расстегаи с начинкой из лосося, свежего и соленого, пироги с сохатиной, маленькие пирожки с дичиной, картошкой, прожаренной в луке печенью и морковью, с подрумяненной хрустящей корочкой в шкворчащем на сковороде жире. Исходивший от блюда запах был таков, что заставлял поглощать их в неимоверных количествах. Требовали еще и добавки — про вкус овощей поселяне давно забыли…

— Так что за сон, Алеша? — Григорий лениво поковырялся пальцем в блюде с тремя пирожками и выбрал наудачу один. Откусил половину и чуть не заурчал довольным котом — начинка была с обжаренным луком.

— Будто я вместе с казненным князем Барятинским, Пассеком и другими гвардейцами сидим с Петром Федоровичем в комнате. Закусываем, выпиваем — стол накрыт обильно. Лето, окно открыто — благодать. Я в окошко-то и выглянул — вроде Ропшинский дворец то был, брате…

Григорий непроизвольно вздрогнул — Ропшу называла княгиня Дашкова ему раньше. И чуял он тогда, что неспроста такая многозначительная оговорка с ее стороны. Ох, неспроста!

Алехан осекся, вытер рукавом вспотевший лоб, замялся в нерешительности. Григорий с удивлением посмотрел на брата — тот сам не походил на себя, ведь никогда еще не мямлил.

— Не Петр Федорович это был…

— А кто? — воззрился старший брат в изумлении.

— А тот, голштинец, крикливый и вертлявый. Глазенки так и бегают, ручки трясутся. Дух покойного деда, великого императора, не впитавший, так я мыслю…

Алехан непроизвольно оглянулся — мало ли кто к разговору прислушивается. Но нет, все были сильно заняты жевательным процессом. Да и гул от разговоров стоял такой, что их беседу и расслышать вряд ли кто мог. Но на всякий случай Алексей Орлов приглушил голос чуть ли не до шепота.

— Тут он сцепился с Пассеком, потом с Барятинским. А покойный князь ему и говорит: «Ты что сказал, петух голштинский?» А я рядышком сижу, а пальцы так и гнутся — хочу за шейку голштинца взять да набок свернуть. И желание таково, что удержу от него нет!

— И что? — Григорий наклонился за столом, чуть ли не коснувшись носом раскрасневшегося лица брата.

— Князь и кинулся с вилкой в руке, а сзади Пассек навалился. Ну, тут и я решил в этом деле поучаствовать, схватил его за шею!

Алехан затряс могучей ладонью, лицо исказила гримаса, где отвращения было больше, чем наслаждения.