Нет. Не рвануло. Обошлось.

Тогда я вернулся к мине, вывернул детонатор и перевёл дух. Свежая установка. Пролежала бы эта штука здесь неделю — чёрта с два я бы пальцами сумел открутить запал.

Не слушайте дураков, ребята. "Сапёр ошибается только раз"… Ни фига! Сапёр — он только пока живой "сапёр". А ежели ошибся, то, как ни крути, он скорее мёртвый, чем живой. Ну, а если, мёртвый, то имя ему — покойник, и никакой он на хрен не "сапёр".

Извините за суесловие. Нервничаю.

Я срезал ножом нитку с детонатора и освободил зубочистку. У меня ещё было три секунды, чтобы подальше отбросить опасную игрушку. Надо ли говорить, что я не потерял ни одной? Запал разорвался пистолетным выстрелом в метрах двадцати ниже по склону, жиденькое сиреневое облачко на миг проявилось в зарослях молодого ладиля и всё. Тишина вновь сомкнулась над миром, а я вернулся к своим вещам, закинул рюкзак на плечо, подхватил ружьё и продолжил спуск к ущелью.

Нитку со штырём можно было бы и прихватить, — на что-нибудь сгодились бы, а вот сам снаряд — только тяжести таскать…

Можете представить мою досаду, когда за поворотом серпантина я увидел ещё одну нить, протянутую под паутиной?

Я покачал головой: какие всё-таки необщительные люди! Злые и грубые.

Разве можно так поступать с гостями?

Я опустил на шпалы рюкзак и ружьё, радуясь, что минутой раньше не выбросил зубочистку, и двинулся на встречу с ещё одним ромбовиком. Это они их тут нарочно разводят? Чтоб удобнее было леску прятать?

Да. Такая же картинка. Только теперь штырь уходил в грунт слева от железки, а фугас был установлен справа. Я не сомневался, что где-то там, метрах в десяти внизу, широко раскинулись заросли свирипы — коварный дурман для зазевавшихся ротозеев.

Новый звук отвлёк меня от размышлений — где-то рядом по рельсам бежала тележка. Это удивительно и непонятно. В этом секторе жизнь проснётся не раньше, чем поспеет ладиль, через три-четыре месяца.

Нечего здесь вагону делать.

Будто насмехаясь над моим опытом и знанием местного уклада, из-за поворота, где я шёл минуту назад, выскочил вагон. И как! Со скрипом и скрежетом. С искрами над рельсами и креном на грани опрокидывания.

Это и вовсе было чудно. Специальные гидравлические тормоза обеспечивают постоянную скорость спуска, которая не больше прогулочной скорости подвыпившего пешехода. Но несущийся на меня монстр понятия не имел ни о тормозах, ни о каком-то уважении к личной собственности. В секунду изорвал в клочья рюкзак и в щепу разбил приклад ружья. Я едва успел отскочить в сторону, когда вагон, прогромыхав мимо, порвал растяжку и укатил себе дальше. Вот тогда-то и бабахнуло.

Не сказал бы, что летел долго. Зато в самый центр свирипы.

И я был счастлив от своей предусмотрительности! В полёте я даже успел поглубже завернуться в плащ. Только при таком падении от всех уколов всё равно не убережёшься. Удар, второй… Не чувствуя яда, я катился по ветвям сонного куста. А когда наконец остановился, то двигаться уже не мог. Сладкая дурь отравой разлилась по телу.

Обидно, конечно.

Но когда-то и такое должно было случиться.

— Тяжёлый, зараза!

— Может, спустимся за вагонкой? Вроде недалеко улетела…

— Хорош базарить! Я беру за плечи, а вы вдвоём за ноги… под коленки берите, олухи!

— Во, блин!..

"Этому придётся сохранить жизнь, — подумал я, поднимаясь, — как самому внимательному".

Они были в шоке.

Без противоядия человек, отравленный свирипой, будет в отключке, пока не умрёт. Им и в голову не могло придти, что мне хватило ума принять антидот ДО контакта с растением. Только этим можно объяснить, почему "олухи" не отобрали у меня оружие.

Они ещё могли спастись — между мной и револьверами был плащ.

Но, спустя мгновение, мои руки были у пояса, а полы плаща откинуты назад.

Лютена уже скрылась за перевалом, и восточный склон горы Рю погрузился во влажную, продуваемую холодным ледниковым ветром, тень. Где-то едва слышно попискивала нойка. Это сейчас, в красноватых сумерках, она пищит. Но спустя несколько часов, когда мир погрузится в дождливую ночь, она начнёт так стонать, что не остаётся сомнений, почему первопоселенцы так назвали это животное.

Тем временем игра в гляделки продолжалась.

Парням очень не хотелось умирать, а мне казалось неспортивным стрелять по безоружным мишеням. Даже если они бандиты.

— Вы кто такие, олухи? — спросил я.

Будто очнувшись, один из них дёрнулся за оружием.

Три выстрела. Совсем неплохо! Тот, что дёрнулся первым, успел даже нажать на курок. Вот только поднять оружие у него не получилось. Пуля вышибла пучок искр из гравия в метре от меня и умерла вместе со своим нерасторопным хозяином. Другой бандит, придерживая разбитое сердце, повалился следом за первым.

Третий, самый внимательный, который успел разглядеть, что я пришёл в себя, громко дышал. Крупные капли пота стекали по его розовому лицу, от него пахло мочой.

В руке у него застыл "макаров", но ствол пистолета смотрел в кобуру. Соотношение сил было очевидным.

— Что будем делать? — поинтересовался я.

Он разжал пальцы. Пистолет, глухо ударив по шпале, прокатился по гравию.

— Пять шагов назад.

Он часто-мелко закивал, развёл руки в стороны и отошёл.

— Медленно сними куртку и плавно повернись кругом.

Да. Парень оказался из доверчивых. По молодости, наверное. Он имел глупость как-то увязать подчинение моим приказам с возможностью остаться в живых.

Я не стал его разочаровывать:

— Кто такой?

— Старшина Глебский!

Вот тебе и раз!

— Милиционеры? — я кивнул на распростёртые тела.

— Да, — ответил Глебский и преданно заглянул мне в глаза, — не убивайте меня, дяденька!

— Почему? — спросил я. — Почему бы тебя не убить?

— Я вас к заимке нижнего отведу. Наших там семеро. А в сумерках вы без меня ловушки не обойдёте.

Семеро? А про сумерки он хорошо сказал. Здесь не то, что на равнине, — темнеет быстро. И если не поторопиться…

— Где девушка?

— Как… "где"? — удивился Глебский. — На заимке. Мы должны были вас принести, а она допросить.

У меня шевельнулось нехорошее предчувствие.

— Что значит, "допросить"?

— Так она же врач, — недобро ухмыльнулся Глебский. — Их там, в фельдшерской бурсе, не только медицине обучали. Как раз наоборот… — и он хитро блеснул глазками.

Моя кепка была на голове у Глебского, а в рюкзаке погиб бинокль. Подарок хорошего человека и отличная оптика… а ещё было жаль потерянные очки.