так, как будто сдавался, а как будто пытался ладошками защититься от выстрела. Но выстрелы грянули — первую пулю я всадил Шпееру в грудь, вторую — в голову.

Итого: двух вождей Рейха уже нет в живых. Неплохо для первого дня попаданства.

Моя жена завизжала, глянув на неё, я понял, что у женщины все лицо заляпано кровью Шпеера. Сам Шпеер уже валялся на полу, мертвый.

— Мама! — девочка бросилась к матери.

А вот паренек застыл на месте, не веря своим глазам, моего сына парализовало от растерянности.

Нет, этот сынок Гиммлера точно никуда не годится. Как и его мамаша. Дочка — самая толковая.

Я уже вошел во вкус, Шпеера убить было гораздо проще, чем Бормана. Видимо, к убийствам можно привыкнуть, как и ко всему остальному. Главное тут: не увлекаться, чтобы самому ненароком не стать отморозком и нацистом.

Я приказал моим эсесовцам, тащившим Бормана:

— И Шпеера! Шпеера тоже убрать. Позовите санитаров, пусть они займутся. Это же проклятая больница, тут должны быть санитары. Если не найдете санитаров, позовите шутц-полицаев с улицы. А сами — охранять меня и мою семью! Тут повсюду враги Рейха, они везде. Судьба Германии зависит от нашей решимости, мои верные ᛋᛋ!

Вот сейчас я уже орал и рвал глотку, как сам Гитлер. И это было странно. Но и объяснимо.

Тихоня Гиммлер явно в душе завидовал Гитлеру. Он хотел быть таким же харизматичным и крутым, как его фюрер. Но не мог, ему душка никогда не хватало. Теперь же я попал в тело Гиммлера и получил часть сознания Гиммлера — и начал открыто подражать Гитлеру, как об этом мечтал Гиммлер. Такая вот психологическая загогулина. И не буду скрывать: чем дальше, тем больше удовольствия я получал от происходящего.

Пусть даже я скоро умру, но какой-никакой ущерб Рейху я уже нанес. А если продержусь еще полчасика — то нанесу фашисткой Германии ущерб непоправимый.

Я схватил дочку за руку:

— Пойдем со мной. Ты нужна отцу.

Дочка не сопротивлялась, зато её мамаша заверещала:

— Генрих, ты сошел с ума!

Но мои эсэсовцы уже были рядом, они нежно отстранили от меня жену Гиммлера.

Я же затащил дочку в пустую больничную палату и закрыл за нами дверь. Девочка глядела на меня с подозрением, но вроде без ужаса.

— Папа, ты правда сошел с ума? Маме нужна помощь, ты напугал её, — заметила девочка.

Спокойно и вроде даже строго. Ну тут понятно — дочка у Гиммлера, видимо, и правда любимчик. По крайней мере, она пока что была единственной, кто позволял себе укорять самого рейсхфюрера ᛋᛋ.

— О маме позаботятся, — заверил я дочурку, — Тут наша мама в безопасности. И ты тоже.

— Папа, ты ведешь себя странно. Ты что, устроил государственный переворот?

Ну конечно. Ребенок — не Борман, ребенка так легко не обманешь, ребенок сразу видит правду. Пусть она даже уже не совсем ребенок, ей явно около пятнадцати — почти взрослая женщина.

— Папа! Ты убил человека!

Я, не сдержавшись, расхохотался. Вот это нормальная предъява Гиммлеру, который убил миллионы. Но объяснять все это девочке мне сейчас было некогда. Да и какое я имею отношение к преступлениям Гиммлера? Я тут не причем. Попаданец не выбирает в кого попадать. Если бы я мог выбирать — я бы лучше отправился в древнеегипетского фараона и наслаждался бы моими божественными царскими привилегиями. Но увы, судьба распорядилась иначе. А свою судьбу надо принимать и любить, тут ничего не поделаешь.

— Я убил предателя Рейха, — объяснил я дочери, — Шпеер, Борман и Геббельс сговорились, чтобы убить нашего дорогого фюрера и меня — его верного рыцаря заодно.

Девочка кивнула. Похоже, что происходящее ей даже нравилось. Ей было страшно, но и интересно тоже.

— Геббельс на первом этаже, — доложила девочка, — Он послал Шпеера с нами, а сам пошел с кем-то говорить по телефону.

Говорить по телефону? Вот это уже плохо. Мне нужен мертвый Геббельс, а не Геббельс, который звонит неизвестно кому.

— С кем Геббельс говорит по телефону?

— Я не знаю, папа.

— Понятно. Спасибо за информацию. Я немедленно прикажу арестовать Геббельса.

— Ты же спасешь Германию, папа?

— Спасу, — подтвердил я, — Мы с фюрером уже ни раз спасали наш Рейх, так что справимся и сейчас. Но сперва… эм…

Я замешкался на секунду.

— … Напомни мне, пожалуйста, как тебя зовут, дорогая моя?

— Неужели и это забыл? — девочка хихикнула, — Я Гудрун. Вообще-то твой единственный ребенок, папочка.

— Как единственный? А тот паренек, который пришел с тобой?

— Так а Герхард у нас приемный, он тебе не родной сын, — девочка потупила глазки, говорить о таких вещах ей явно было неприятно.

Я же уже понял, что в семействе Гиммлеров все крайне сложно и запутанно. Особенно с детьми. Родная дочь, приемный сын, да еще один сын — уже родной, но от любовницы. Итого вроде трое.

— Думаю, ты не мой папа, — брякнула тем временем Гудрун, — Ты ведешь себя слишком странно.

— Я твой папа, просто я теперь странный папа, — отрезал я, — А теперь главный вопрос. Как ты уже поняла, я почти ни черта не помню, я даже чуть немецкий язык не забыл. Все от этой отравы, которой меня попотчевал проклятый Борман! Так что меня сейчас интересует только одно: кому я могу доверять? Враги Рейха повсюду, а мне нужны проверенные люди. Верные мне лично!

— Ну… Мне доверять можешь, папа, — серьезно ответила Гудрун.

— Это славно, но я имею в виду моих соратников по ᛋᛋ. Тебе я доверяю, но ты всего лишь юная фройляйн. А мне нужны мужчины, вооруженные и желательно командующие другими вооруженными мужчинами. Те, которые не предадут меня и не перебегут к мятежникам.

— К мятежникам? — похоже, что я несколько запутал девочку, о мятеже военных она пока что была не в курсе, — Но ты же убил мятежников Бормана и Шпеера…

— Остались другие, — отмахнулся я, — Их надо зачистить! Просто скажи, кому доверял Гиммлер, и всё.

Вот тут я уже попутал все берега, я даже случайно проговорился, что я не Гиммлер. Но Гудрун была странной девушкой. Она все еще воспринимала это как какую-то интересную игру, так что ответила:

— Для этого у тебя есть штаб, папа.

— Штаб?

— Ну да.