отбросил эту случайную мысль. С окраин сферы иррациональных догадок я вынужден был вернуться в реальный мир, сосредоточившийся в данный момент внутри кожаного мешка.

Ботсурен с трудом извлек его из бадьи и перенес на брезент, с которого мы предварительно убрали все лишнее. Мы были настолько увлечены находкой, что напрочь забыли о Балтандорже, который напомнил о себе настойчивым требованием поднимать следующую бадью. На этот раз подъем оказался особенно трудным, так как в ней находился сам страдалец за общее дело. Едва над краем сруба показалась его черная физиономия, он, как ошпаренный, выскочил из бадьи и стал сдирать с себя мокрую одежду. Набросив на него шерстяное одеяло, мы хотели вывести его из штольни на солнце, однако он наклонился к бадье и извлек из нее свою последнюю находку, представлявшую бесформенный комок грязных тряпок, перевязанных сыромятным раскисшим ремнем. Только после того, как этот еще один загадочный предмет оказался в общей куче, Балтандорж, трясясь и клацая зубами, бросился к выходу.

Нам пришлось сделать не одну ходку, чтобы вынести все, что накопилось на брезенте, наружу и рассмотреть находки при дневном свете. Отделив то, что представляло интерес с точки зрения последующего изучения, мы перенесли найденные «сокровища» в юрту и рассортировали их. Прежде всего, нас поразило обилие кусков кварца с прожилками и вкраплениями золота. После того, как мы отмыли их в воде и разложили на столе, мне показалось, что такой, в подлинном смысле богатой, коллекции нет ни в одном минералогическом музее. Все свидетельствовало о том, что эти великолепные образцы долго и терпеливо отбирались и накапливались в процессе добычных работ, хранились в глубокой тайне и предназначались вовсе не для сдачи в кассу акционерного общества «Монголор». Некто имел на это богатство собственные виды и вынужден был сбросить его в гезенк, скорее всего, для того, чтобы оно не досталось грабителям.

Однако, несмотря на всю привлекательность картины разложенных сокровищ, нас больше всего интриговало содержимое кожаного мешка и тряпичного свертка. Взвесив и переписав все образцы, мы сложили их в рюкзак вместе со списком, завязали его и заклеили узел бумагой, на которой поставили свои подписи.

Покончив с формальностями по золоту, мы приступили к исследованию довольно легкого свертка. После тщетных попыток развязать узлы сыромятного ремня, мы разрезали его ножом и стали аккуратно разворачивать неплохо сохранившиеся тряпки. По мере того, как мы их снимали, все более ощутимо проступала угловатая форма тяжелого, по всей видимости, металлического предмета, который, в конце концов, оказался обычным револьвером системы «Наган». Револьвер был обильно смазан каким-то жиром. Канал ствола и отверстия в барабане были полностью забиты смазкой, благодаря которой и вопреки сорока годам пребывания в воде на них не было ни одного пятнышка ржавчины. В небольшом, плотно завязанном двойном резиновом мешочке мы обнаружили дюжину патронов, также густо смазанных жиром. Очень хотелось опробовать револьвер и патроны в действии, но нам предстояло более увлекательная перспектива — разобраться с таинственным кожаным мешком.

С одной его стороны мы обнаружили рваную дыру, происхождение которой вполне могло быть объяснено попыткой извлечения его с помощью той самой кошки. По всей видимости, тяжесть мешка, заваленного к тому же камнями, способствовали разрыву волосяного аркана, после чего наши предшественники по какой-то причине вынуждены были отказаться от повторных попыток.

Чтобы вскрыть мешок, нам еще раз пришлось воспользоваться острым ножом Ботсурена. Кстати, этот монгольский нож с толстым лезвием и глубокими канавками с обеих его сторон висит сейчас на стене моей комнаты. Его полированная рукоятка красного дерева торчит из деревянных ножен, схваченных металлическими кольцами, а рядом с нею из тех же ножен торчат две палочки из слоновой кости, предназначенные для еды по-китайски. Этот непременный атрибут каждого монгольского мужчины подарил мне Ботсурен накануне моего отъезда из партии и Монголии и с тех пор он служит вещественным напоминанием о тех далеких и тревожных событиях.

ГЛАВА XI. Сокровища гезенка

Перегруженные впечатлениями от обилия золота, мы ожидали и здесь увидеть нечто подобное, но вместо этого обнаружили, тщательно завернутые в кожу и ткань, какие-то непонятные предметы. Девять свертков разной формы и размеров открывали широкие возможности для самых фантастических догадок и предположений, но мы не стали ломать головы, а начали свои исследования с цилиндрического предмета, источавшего неприятную смесь запахов разлагающейся кожи, гниющих тряпок и затхлой воды.

Когда был развернут последний полуистлевший покров, перед нами предстала массивная ваза, которая, на первый взгляд, была сделана из толстого полупрозрачного зеленоватого стекла. Она была залеплена грязью и остатками прилипшей ткани и чтобы лучше рассмотреть странную находку, нам пришлось отмывать ее. После того, как ее извлекли из ведра и водрузили на стол под ярко горевшую лампу, мы замерли в безмолвном восхищении — никогда прежде и впоследствии мне не встречалось подобное творение человеческих рук. Это была явно очень старинная и очень тонкой работы китайская ваза. По прихотливому изменению оттенков от бледно-оливкового до местами густо зеленого и почти черного, я понял, что она изготовлена не из стекла, а из природного минерала. Пока я перебирал в памяти остатки воспоминаний из институтского курса минералогии, Валерий уверенно назвал его — нефрит.

Точно! Я сразу же вспомнил, что во время экскурсии в хранилище исторических реликвий монастыря «Гандан», что находится на окраине Улан-Батора, я видел нечто похожее. Старинные изделия китайской работы, которые нам показывал бритоголовый лама, тоже были выполнены из нефрита, но более однородного, серовато-зеленого цвета. Здесь же необычная и редкая фактура минерала была умело выделена и использована художником для создания рельефной, традиционно китайской композиции из трех драконов, сцепившихся то ли в яростной схватке, то ли в стремительном танце. Их переплетенные хвосты и растопыренные когтистые лапы составляли основание вазы. Гибкие, мускулистые и подчеркнуто напряженные туловища, покрытые чешуями и увенчанные гребнями вдоль хребтов, вместе с широко распахнутыми перепончатыми крыльями, представляли ее середину. Навершие вазы было выполнено в виде запрокинутых и слегка повернутых в одну сторону голов с широко разверстыми зубастыми пастями. Передними лапами, сцепившимися попарно, драконы как бы отталкивали друг друга.

Художник очень умело обыграл переливчатую слоистую природу нефрита. На перепонках крыльев и вокруг выпученных злобных глаз минерал был сильно истончен при обработке и был почти прозрачным. От этого драконы казались живыми, очень выразительными, а при колебаниях света — даже подвижными. Восхищаясь красотой вазы, мы отдавали дань бесконечному терпению неизвестного мастера, резавшего этот вязкий и достаточно твердый минерал вручную и самыми примитивными инструментами.

Вдоволь налюбовавшись бесподобным творением человеческих рук, мы