– Если влюблюсь, – поправил его Горский.

– Когда, – усмехнулся Игорь. – Если не уже.

– Не знаю, что чувствуют влюбленные, – соврал Горский. – Думаю, я просто буду игнорировать эти эмоции от незнания. И они сами пройдут.

– Пройдут? – Игорь горько расхохотался, пятерней зачесывая назад светлые волосы. – Умник.

– Гор, я не могу находиться в отношениях, – признался Святослав и тяжело сглотнул. – Кто захочет быть одиноким рядом с кем-то? Такие отношения создадут лишь проблемы и лишние переживания. Я уже через это проходил. Все бессмысленно, помнишь?

– Любовь не должна быть сложной, да, цветочек? – Игорь вспомнил излюбленную фразу Емельянова, подошел к Святославу и так по-отечески потрепал по голове. – Я пойду. Спокойной ночи.

Дубовицкий поспешил покинуть гостиную, не дожидаясь ответных пожеланий, и даже не заметил, как за дверью притаился Коваленский. Даниил так и не решился войти, когда увидел столь уединенную картину. А затем услышал то, что не должен был слышать.

Горский тяжело встал с нагретого места и подошел к книжным полкам. Достал фальшивый корешок, в котором ранее спрятал дневник Василевской. Святослав так и не прочитал ничего, кроме последней записи: не видел смысла или просто не хотел знать подробностей. Казалось, что целую вечность он разглядывал невзрачную тетрадь, серьезно взвешивая все за и против. Понимал, что его решение может быть неверным и даже аморальным, но небрежно бросил дневник в камин и спешно вышел из гостиной, не оставив возможности для сомнений.

Как только дверь, ведущая в комнату старост, захлопнулась за Горским, Даниил вышел из своего укрытия и торопливо, почти бегом, подошел к камину. Схватил кочергу, поддел ей тетрадь. Ему повезло, дневник упал чуть поодаль от огня, но пламя все же коснулось листов. Коваленский бросил тетрадь на пол, наступил на обожженные края ногой – поспешно, словно опасаясь быть замеченным, – и моментально покинул гостиную.

Ноябрь. Год поступления Колычевой

[11.11.2022 – Пятница – 14:45]

Для Василисы два месяца пролетели незаметно: лекции; практические занятия, после которых вся ее обувь была перепачкана глиной; музыкальный клуб, в котором Емельянов учил Василису играть на рояле; вечерние посиделки в общей гостиной, где они с Вишневским пили кофе, играли в шахматы, разговаривали на личные темы и ближе узнавали друг друга, отвлекаясь от учебы.

Колычева так и не занялась стрельбой из лука, как ей советовал Богдан, поскольку у нее не было наставника, а Емельянов – единственный старший, с которым она ладила – не занимался спортом в принципе, опасаясь травмировать руки. Но Василисе казалось, что староста попросту не был в этом заинтересован. Похоже, что его ничего не волновало, кроме музыки, ведь все их общение сводилось лишь к ней.

Горского и Дубовицкого Василиса встречала лишь во время завтраков, обедов и ужинов. Изредка она ловила на себе проницательные взгляды разноцветных холодных глаз, от которых по коже пробегали мурашки, а на лбу выступала испарина. Колычева не понимала, почему Горский так действовал на нее – староста ни разу не заговорил с ней, но одного мимолетного взгляда было достаточно, чтобы у нее холодели конечности. Это был не страх. Не только он. Колычева это знала наверняка.

По средам и пятницам после занятий Василиса приходила на крышу, где, как она точно знала, коротала время и оставляла бесконечные записи в своем дневнике Соня. Они много разговаривали о личном, сокровенном, но не могли назваться друзьями. Словно незнакомые попутчики, встречались на крыше, делились секретами – и после каждая из них возвращалась к своей жизни. Временами Колычева чувствовала себя странно, но каждый раз покидала крышу с облегчением, словно сбрасывая с плеч немалый груз. Кажется, это было необходимо им обеим.

За время их общения Василиса узнала, что Соня была тихой, рассудительной и доброй. Любила животных, но никогда их не заводила, потому что родители были против. Ее сводный брат Матвей учился на первом курсе факультета гуманитарных наук. Но они никогда не были близки. Василевская любила проводить время в одиночестве или в небольшой компании, избегая больших групп людей, и поэтому ей не нравилось посещать лекции. Мама умерла, когда Соня была совсем ребенком, а мачеха всегда была строга, несправедлива и предвзята к ней. Поэтому утерянный медальон был особенно важен для нее. Она, как и Василиса, не имела вредных привычек, а еще была брезглива и чистоплотна, как Липковская.

Пятница. Василиса по окончании занятий надела поверх форменной рубашки теплый свитер и пальто, взяла с собой две чашки горячего шоколада и направилась на крышу. Колычева не любила сладкие напитки, но знала, что этот нравится Василевской – и ей было несложно составить Соне компанию.

Выйдя из шахты, Колычева услышала знакомые голоса: Соня и Игорь. Они горячо спорили, но из-за порывов холодного ветра она не могла разобрать все слова и не понимала, о чем шла речь. Зная, что староста бывает чрезмерно агрессивен, Василиса поспешила на помощь своей «подруге».

– Верни мне медальон, Дубовицкий, – голос Сони прозвучал надрывисто, словно она еле сдерживала слезы. – После всего, что случилось, у тебя нет никакого права оставлять его у себя.

– У меня нет твоего медальона, – процедил Игорь и стряхнул пепел с сигареты.

– Я видела его у тебя на шее, – разозлившись, Соня вцепилась в ворот его рубашки, оторвала верхнюю пуговицу, но медальона не обнаружила. Она стала лихорадочно нащупывать пальцами острые ключицы, словно была хоть какая-то возможность, что медальон где-то затерялся.

– Говорил же! – Игорь скинул с себя худые руки, поправил рубашку. – Пуговицу порвала, паршивка, – прошептал, сжимая зубами сигарету и щурясь от едкого дыма.

– Ты просто спрятал его!

– Приди в себя, – Игорь указательным пальцем поправил очки, соскользнувшие с переносицы Сони. – Невозможная прилипала. Перестань донимать меня. Побыстрее бы закончить этот проект – и не видеть тебя больше. Сил моих нет…

– Донимать тебя? Прилипала? – Соня задыхалась от возмущения. – Когда я стала не у дел, когда просто надоела и когда ты решила выкинуть меня, словно вещь, я стала прилипалой? Ты сломал меня. Уничтожил. Растоптал! – Соня оскалилась, обнажая стиснутые зубы. На глазах выступили гневные слезы, тяжелыми каплями скатились вниз, а губы пробила крупная дрожь. – Ты просто опустошил меня…

– Прекрати истерику, – Игорь шагнул ближе. Его губы практически касались кончика носа Василевской. – Ничего не было, слышишь? – провел тлеющей сигаретой по линии скулы, опаляя ее кожу. – Ни-че-го, – отчеканил, болезненно сжал запястье Сони и притянул ее к себе. Василевская зашипела от резкой боли, но упрямо смотрела в глаза напротив. – Пустая кукла. Ты всегда была пустой. В тебе не было ничего, кроме моего члена.

Колычева,