Они едут с тетей Мариной туда же, но с небольшим отклонением от маршрута. Находят в нескольких кварталах торговый центр, там весело поблескивают на солнце ряды машин. Встанем во второй ряд, мы ненадолго. Отсчитывает деньги из кошелька в подставленную руку Астрид. Я в машине подожду. Сдачу мне верни, хорошо? Перед входом очередь, все сумки пропускают через металлодетектор, боятся бомб, потом долго идти на другой конец к аптеке. Амор дважды приходится остановиться, переждать судорогу, прислонясь к стене. Наконец аптека, она встала с сестрой в очередь среди стеллажей, которые ломятся от изобилия товаров, помогающих людям справляться с их телесными функциями, останавливающих одно, облегчающих другое, санирующих третье, встала и боязливо крутит в руках мягкую пачку. Астрид сует ей деньги, возьми, плати сама, ведь тебе покупаем. Очередь небольшая, на пару минут, но судороги пошли уже регулярно, волнами. А я-то думала все время, что мне нехорошо из-за Ма. Она смотрит вниз, на свои ступни, позволяя им стать целым миром, пока не оказалась у кассы, из-за которой на нее сочувственно смотрит женщина в белом халате.

Лучше было бы все сделать в торговом центре, но еще одна общественная уборная – это для нее уже слишком, поэтому просто идти дальше, идти дальше. Там сделаешь, когда приедем. Марсия и Бен живут в Ватерклуфе[24] в просторном двухэтажном доме, окруженном двумя акрами зелени. Они привыкли принимать гостей и, хотя сегодня особый случай, заказали кейтеринг там же, где всегда. Свадьба, похороны, что угодно, подкрепиться людям в любом случае нужно. На патио за домом накрыты два длинных стола, чай, кофе, легкие закуски. Все очень сдержанно и со вкусом. Марсия – что-то вроде хостес на светских мероприятиях, она знает, как надо.

И тут опять, как только вошли в дом, тетя Марина заговорщически наклоняет голову, шепчет Марсии на ухо, и немедленно Астрид и Амор отправлены по боковому коридору. По всему дому горят свечи, и даже в гостевом туалете зеркала завешены, из-за чего жутковатое ощущение, что за тобой наблюдают. Как будто Амор недостаточно смущена!

Так, ладно, я снаружи подожду, говорит Астрид. Годы прошли с тех пор, как они в последний раз видели друг друга голыми, и сейчас даже мысль об этом ужасает.

Помоги мне, шепчет Амор.

Нет, нет. Ее младшая сестра никогда красивой не будет, нет, не то что я, и Астрид не хочет смотреть, как она это делает. Сама, говорит она. Не маленькая уже, просто засунь в трусы, это гигиеническая прокладка, даже ты сумеешь разобраться, там инструкция, все нарисовано, взгляни просто! А я снаружи тебя подожду.

Она выходит, закрывает за собой дверь, и Амор теперь одна в туалете. Одна в целом мире. Где Ма? Ей положено быть здесь, прямо сейчас, в эту самую минуту, помочь дочери. Но она ушла навсегда, пока меня не было.

Каждая поверхность в этом доме сделана из какого-нибудь дорогого материала, из стали, мрамора или стекла, и если где-либо виднеется немного дерева, оно ошкурено и покрыто лаком, доведено до гладкой покорности, и Астрид хочется этого, хочется, чтобы весь мир был так чудесно, так скульптурно изваян. Тут понимаешь, до чего грубо все у нас дома, сплошные острые края и углы. Подлинность, говорит Па, но кому она нужна, эта подлинность? Так гораздо лучше. Астрид проводит пальцами по обоям, ощущает рельефность узора.

По коридору идет мужчина, подходит и неуверенно останавливается. Занято?

Да, там моя сестра.

Он прохаживается, оглядывая фигуру Астрид, особенно грудь и ноги. Он старикан, сорок по меньшей мере, и непривлекательный, лысый, кожа плохая, но она волей-неволей реагирует на его взгляд. Переступает с ноги на ногу, заводит за ухо выбившуюся прядь. Забавно, как всякий раз чувствуешь мужское внимание, особенно скрытое, и она думает, что старикан хочет что-то ей сказать, что у него грязное слово вертится на языке, и какая-то ее часть хочет это слово услышать.

Немного погодя она стучит в дверь. Поторопись!

Он продолжает пялиться, ни слова не говоря, но тут как раз выходит Амор. Она сделала, что надо было, и ощущает изменение, некое слабое как бы давление в сердцевине тела. Странность внутри, вокруг которой группируется все остальное, что она есть.

Ну, справилась? спрашивает Астрид слишком уж громко. Порядок теперь? Надеюсь, больше ничего важного из-за тебя не пропущу. Она идет, оставив Амор за спиной и покачивая на ходу бедрами.

Гостиная забита людьми, жужжащими, как пчелиный улей. Астрид ныряет в самую гущу, а ее младшая сестра останавливается. Лучше постоять в дверях. Порог кажется подходящим местом, ни тут ни там, ни одно ни другое.

Антон видит ее через комнату. Он стоит там уже некоторое время, наблюдая за развитием пантомимы, словно за событиями в аквариуме. Вот мои родственники, ближние и дальние, пришли помянуть мою маму. Вот мой отец, он отворачивается, когда меня видит, а вот моя младшая сестра в дверном проеме, но что-то в ней изменилось. Ему сразу это ясно.

Ты прическу, что ли, поменяла?

Нет.

Блузку?

Нет.

Антон, заинтригованный, оглядывает ее снова. Он знает, что не ошибся, и видит: она знает, что он знает. Ее всю корежит, но там, под наружным спокойствием. Прятать существенное – это она умеет.

Что-то ты поменяла, говорит он.

Это уже позднéе, снаружи, в ожидании машины. Па пошел за Лексингтоном, он припарковался на той стороне квартала. Тут и Астрид, но она разговаривает с тетей Мариной, оставив Амор и Антона наедине. Все прощальные слова сказаны, обряды совершены, наша мама закопана.

Где ты была?

Когда?

Во время похорон. Ты и Астрид. Куда вы уходили?

Опять корежит. Да, что-то произошло. Он не понимает, или только наполовину, или только наполовину хочет понять. Лучше не знать! Или знать, но другим путем.

Как бы то ни было, вот наконец машина, Лексингтон за рулем, Па рядом, взгляд у него хмурый. Он нетерпеливо перегибается, дает гудок, и они размещаются на заднем сиденье, двое старших по бокам, Амор в середине, подалась вперед над жаровней с горячими углями в своем теле, и они едут молча, уменьшенная семья Свартов, у каждого своя особая усталость, свое горе и своя сложность внутри, возвращаются на ферму, в дом, который называют родным.

Дом пуст в эту минуту. Он уже часа два как предоставлен самому себе, на первый взгляд в нем полная неподвижность, но крохотные шевеления, однако же, есть, солнечный свет пробирается по комнатам,