Я оживленно киваю.

– У меня правда есть желание.

– Ну и замечательно. – Грегори смотрит на часы. – Ого! Первый час. Долго же мы с тобой болтаем. – Наклоняется в мою сторону и произносит ласково-убедительным голосом, видно желая, чтобы в эти его слова я вникла как следует: – Прошу тебя, не принимай близко к сердцу все беды, о которых я рассказал. А то еще, не дай бог, не уснешь.

Я ничуть не хочу спать. Сидела бы и сидела на этих качелях и бесконечно слушала бы истории Грегори.

– Я серьезно, – говорит он, заглядывая мне в глаза. – Обещаешь, что сейчас же отправишься в кровать и постараешься уснуть спокойным сладким сном?

– Сейчас же? – Я растерянно моргаю. – Я думала, мы еще поболтаем. Тебя ужасно интересно слушать… Никак не ожидала, что ты такой… Ничего не ожидала…

– Интересно меня слушать? – Грегори довольно улыбается. – Так ведь у нас море времени. Я еще надоем тебе со своими рассказами.

Я уверенно качаю головой.

– И не надейся.

Грегори тихо смеется и упирает ладони в колени с намерением встать. От нежелания прекращать эту дивную беседу я вдруг, сама того не ожидая, вскакиваю с качелей и сажусь перед Грегори на корточки. На его лице – растерянность, радость и что-то еще, некое чувство, от которого кружится голова и теплеет кровь. Он смотрит на меня в ожидании и изумлении. Я в еще не угасшем порыве обхватываю его руки, и вот наши пальцы переплетаются, да так ловко, будто это давно вошло у нас в привычку.

– Грегори… – шепчу я, еще не зная, что сказать, и страшно волнуясь, но чувствуя, что не должна отпускать его так, не поблагодарив, не попытавшись выразить чувств. Вдруг вспоминается печальная история с Пушиком. Я хватаюсь за нее, как за спасательный круг. – Я ведь так и не сказала тебе: огромное спасибо за Пуша! Если бы не ты, его уже, может быть, и не было бы… Сама я растерялась бы, а уж о полотенце на голову в жизни бы не подумала. Спасибо… Ты и представить не можешь, как он мне дорог.

Грегори рассматривает мое лицо с неприкрытым любованием. Такого еще никогда не бывало. От удовольствия, разливающегося по животу и груди, мне кажется, что я вот-вот растаю и растекусь перед ним разноцветной лужицей.

– Я прекрасно знаю, что для тебя значит Пуш, – говорит он, и его тихий низкий голос отзывается в душе музыкой. – Мне тоже небезразлична его судьба, поверь. Так что благодарить меня не за что. Любой нормальный человек поступил бы на моем месте точно так же.

Я кручу головой.

– Вовсе нет!

Грегори улыбается и ничего не отвечает. Наступает удивительная, поистине волшебная минута. Мы смотрим друг другу в глаза не моргая, и чувство такое, будто мечтаем слиться в единое целое и никогда не разъединяться.

Я и вообразить не могла, что, когда возьмусь с Грегори за руки, тут же почувствую себя его дополнением. И что будет страшно представить: рано или поздно нужно разжать пальцы и отстраниться.

Я чувствую, каким горячим делается его дыхание, вижу, что широкой груди тесно в оковах рубашки. И сама изнываю оттого, сколь неуютными и ненужными вдруг становятся джинсы и тонкая футболка…

Нам в самый раз поцеловаться. Поцелуя просят губы, взоры, громко бьющиеся сердца. Но Грегори не торопится или вовсе не собирается пользоваться минутой. Жду мгновение, другое, третье… Кровь бьет в висках так требовательно, что, кажется, сейчас они лопнут. Не выдерживаю, порывисто поднимаю голову, чмокаю его в теплые сжатые губы, распрямляюсь и бегу в дом.

Засыпаю тотчас же, едва приняв душ и улегшись в постель, хоть обещания Грегори так и не дала. Наверное, это от избытка впечатлений, небывалых чувств и сладостных мечтаний, атаковавших меня после невинной и в то же время страстной сцены прощания.

Просыпаюсь полная сил и приятных предчувствий и бегу взглянуть на Пушика. Грегори уже возле клетки – сидит на корточках и с улыбкой наблюдает за ним. Тот оживленно завтракает и выглядит вполне здоровым. О вчерашнем злоключении не напоминает ничто.

Приостанавливаюсь на пороге в некоторой растерянности. Как себя вести? Посдержаннее? Получше прятать дурацкие чувства? Во вчерашнем, должно быть, виновато вино… И пережитый стресс.

Грегори поворачивает голову, широко улыбается, подходит ко мне и целует меня в щеку. Я чмокаю его в ответ. Все происходит так просто и мило, будто иначе никогда и не бывало.

– Доброе утро!

– Доброе утро, – бормочу я, сознавая, что приветствовать друг друга вот так намного приятнее, чем лишь говорить невыразительное «Привет».

– Лекарства мы уже приняли, – весело сообщает Грегори. – Без капризов и возражений. Теперь вот кушаем.

Мое сердце заходится от радости. Как здорово он об этом сказал! «Приняли», «кушаем» – во множественном числе. Так рассказывают о существе любимом и драгоценном, чаще всего о ребенке. Глубоко вздыхаю.

– Отлично.

Грегори берет пакет, с которым вышел вчера из ветеринарной аптеки-магазина, и извлекает из него яркие упаковки.

– Подарки нашему малышу. Пусть поразвлечется.

Нашему?! Мелочь, а сердце от радости готово пуститься в пляс.

В трех упаковках специальные картонные домики, чтобы кролик мог в них полазать, вздремнуть, если нападет сонливость, и погрызть стенки. Четвертая игрушка – специальный кроличий туннель. Грегори собирает первый домик, и ласково бормочет увлеченному завтраком Пушу:

– Ну, брат, занятий тебе хватит на целый день. О прогулках на ярком солнце, уж извини, придется позабыть. Вечерком выйдем, когда станет попрохладнее.

Наблюдаю за ними и начинаю понимать, что за такую вот жизнь на этой ферме готова отказаться от всех на свете баров, ресторанов и супермаркетов. Удивительно, правда? В считанные дни я стала совершенно другим человеком.

В гостиную входит Сэмюель, неся с собой из кухни аромат картофельной запеканки и пышного омлета. Встает он очень рано, на заре, делает зарядку и принимается за кухонную работу. По-моему, она его ничуть не утомляет.

– Ну как тут у вас? Ожил «зверь»?

– О неприятностях, похоже, уже и не помнит, – довольно отвечает Грегори.

– Я знал, что все обойдется, чувствовал, – с улыбкой говорит Сэмюель.

Смотрю на него новым взглядом и пытаюсь постичь: как ему удается, лишившись двух самых дорогих на свете людей, оставаться доброжелательным и неозлобленным? Вспоминая о его ушедших из жизни жене и сыне, осторожно смотрю по сторонам, ища взглядом хоть маленькую фотографию. Нигде нет ни одной.

– Завтрак на столе! Прошу на кухню.

После еды Грегори говорит Сэмюелю, что мы прокатимся по округе, и просит его присматривать в течение дня за Пушиком. Тот охотно соглашается. Поначалу я не могла понять, чем он зарабатывает на жизнь. Когда-то на ферме, по-видимому, вовсю занимались сельскохозяйственными работами, а теперь нет ни скотины, ни посевов – кроме нарциссов, тюльпанов и лука-порея, не растет ничего. Потом Грегори объяснил: Сэмюель переделал под мастерскую бывший коровник и в ней столярничает, выполняет заказы неблизких соседей. Мы бываем дома лишь по утрам и вечерам, поэтому я и вижу хозяина лишь в кухонном фартуке.