– А, я не заметила. Нечего их раскидывать повсюду. Как и член.

– Привет, Жоаким, – вежливо вмешивается моя предательница-сестра.

Мы входим в калитку, и я захлопываю ее, прежде чем он успевает пройти вслед за нами.

– Мы можем поговорить? – спрашивает он.

– Нет, спасибо.

– Агата, мне правда надо с тобой поговорить.

Я нарочито закатываю глаза и бросаю ключи Эмме:

– Я ненадолго.

На нем линялые джинсы, белая футболка и темные очки. Я ненавижу людей, которые общаются, не снимая темных очков. Кажется, ты говоришь с зеркалом. Он держится совершенно расслабленно, руки в карманах, кривоватая улыбка, не хватает только жвачки.

– Вчера я почувствовал, что ты была немного напряжена. Я думал, все забыто, но, видимо, нет, поэтому я хочу извиниться, если обидел тебя.

Я фыркаю.

– Обидел? Ты слишком много о себе воображаешь. Прости, если я показалась тебе отчужденной, я просто тебя не узнала. Ты исчез из моей памяти.

– Агата…

– Да, меня зовут именно так. А тебя…?

– Мы были молоды, я был еще глуп, это со всеми случается.

– Смерть тоже со всеми случается, однако мы не хотим с ней мириться.

Он снимает очки. Его взгляд преувеличенно печален, он переигрывает, ни дать ни взять бассет-хаунд.

– В очках было лучше.

– Без них я тебя лучше вижу. Ты все такая же красивая.

– Если можно, перестань, а то меня вырвет.

Ничуть не смущаясь, он продолжает:

– Я узнал, что тебе это нелегко далось и что ты сделала глупость. Я не решался тебе звонить. Твоя бабушка все про меня просекла, я думал, она мне задаст. Мама сказала, что она недавно умерла. Мне очень жаль.

Мои глаза наполняются слезами, не может быть и речи о том, чтобы расплакаться при нем. Я уже ухожу, как вдруг из соседнего дома его зовет женский голос.

– Иду, дорогая! Я… Мне надо взять кое-что в машине, я сейчас! (Он поворачивается ко мне.) Это моя жена, она беременна. Лучше не… А у тебя есть дети?

– Да, у меня их семь, на каждый день недели, как трусики.

Я не жду его реакции, разворачиваюсь и ухожу в дом. Эмма в дýше, я беру горсть кукурузных хлопьев и сажусь в кресло перед вентилятором.

Тогда

Апрель, 2000

Эмма – 20 лет

Мама сдвинула мебель и развесила воздушные шарики. На празднование моего двадцатилетия собрались все. Мима и дедуля приехали из Англета, Марго – из Бордо, даже Сирила пригласили, хотя мама видеть его не может (она считает, что слишком хорошие люди подозрительны). Были здесь и подружки с гимнастики, я их не видела с тех пор, как перестала туда ходить после экзаменов.

Мама послала меня купить ей сигарет, подчеркнув, что спешить не надо. Это было шито белыми нитками, я о чем-то догадывалась, но такого не ожидала. Когда я вернулась, все закричали: «Сюрприз!», как в кино. Агата и Мима внесли торт «Черный лес».

«Твоя бабушка хотела приготовить свой тирамису, – объясняет мама, видя, что я счастлива от их выбора, – но я не сомневалась, что ты больше любишь “Черный лес”. Я же знаю свою дочку!»

Мима закатывает глаза, а я ей подмигиваю. Мы обе знаем, что я предпочла бы ее тирамису, это мой самый любимый торт на свете. Однажды я попробовала приготовить его сама. Делала все шаг за шагом по рецепту, который она мне дала, результат получился неплохой, но это не был тирамису Мимы. Только она умеет самое простое блюдо сделать восхитительным. Я улыбаюсь маме и киваю, правда испортила бы праздник.

Наступает время подарков. Точнее, подарок один. Голубой конверт, на котором написано: «С днем рождения, Эмма!»

Я открываю его, размышляя, что же в нем может быть, и готовясь притворяться, если вдруг буду разочарована. Все взгляды устремлены на меня, всем явно не терпится увидеть мою реакцию. Я, кажется, в восторге, даже еще не прочитав карточку.

«На обучение в автошколе».

Притворяться не надо, никогда еще я не получала такого шикарного подарка. С ума сойти! Они все скинулись, чтобы мне его подарить. Я откладывала понемногу, но мама берет с меня за квартиру, и на покупки много уходит, так что моя зарплата тает быстро, а начальница никак не хочет перевести меня на полную ставку. Завтра же запишусь в автошколу!

Агата тащит меня в свою комнату, у нее есть еще подарок, и она не хочет дарить его при всех.

Она достает из-за кровати большую картину, на которой изображены двое. Я сразу узнаю нас. Моя сестренка и я, ее голова у меня на плече, глаза закрыты, мой взгляд устремлен на нее. «Это моя первая картина маслом», – говорит она. Хихикает, как всегда, когда ее захлестывают эмоции. «Я поставила внизу подпись. Как знать, может, когда-нибудь это будет стоить миллионы!» Я не могу оторвать глаз от полотна и отвечаю: «Для меня это стоит больше, чем миллионы».

В дверь стучат. Это Мима и дедуля, они уезжают, ведь им предстоит четырехчасовая дорога. Войдя и убедившись, что дверь закрыта, Мима протягивает мне маленькую коробочку. Я знаю, что найду в ней: такую коробочку я получаю каждый год с самого рождения. Внутри – выращенная жемчужина.

«Эта самая важная, – шепчет Мима, поглаживая ожерелье у себя на шее, – потому что последняя. Я очень взволнована, дорогая».

Я тоже. Это традиция, которую Мима переняла от своей бабушки, та каждый год до двадцати лет дарила ей жемчужину. Из двадцати жемчужин потом сделали ожерелье.

«Я никогда с ним не расстаюсь», – часто повторяла мне Мима.

Она гладит меня по щеке. «Моя первая внучка, моя дорогая. Тебе уже двадцать лет. Знаешь, что, когда ты родилась, мне было сорок восемь? Когда я катала тебя в коляске, все принимали меня за твою мать, и должна признаться, я не всегда это опровергала».

Я бросаюсь ей на шею. Я так ее люблю. Даже не знаю, какой была бы моя жизнь без нее и дедули. Летние каникулы у них – всегда вкрапление света в серость будней. Я не рассказываю им про наш повседневный ад, чтобы не тревожить их, чтобы защитить маму, но я знаю, что они догадываются, чувствуют. Видят синяки. Не раз Мима задавала мне вопросы. Я врала. Она все понимала и как-то раз непривычно серьезным тоном сказала мне: «Одно слово, один жест, и вы будете жить здесь».

Тогда

Август, 2000

Агата – 15 лет

Вчера умер дедуля. Мама решила, что я должна вернуться домой и оставить Миму в покое, но не могло быть и речи, чтобы я ее бросила. Эмма отдыхала с Сирилом, но уже едет сюда.

Мое сердце рвется в клочья. Не могу поверить, что больше никогда его не увижу. И главное, не могу поверить, что его больше никогда не увидит Мима. Он ушел вчера утром, вот так, сердечный приступ, и все кончено. Но с тех пор как я это узнала, я думаю только о ней. Я даже не упала в обморок, хотя это случается со мной при малейшем волнении, а тут эмоции были на максимуме.

Доктор дал ей лекарство, чтобы она могла поспать. Я провела ночь рядом с ней. Во сне она несколько раз звала дедулю и еще моего папу. А ведь я никогда на самом деле не задумывалась, что она почувствовала, когда папа умер.

Когда я встаю, она еще спит, этого никогда не бывало. Я готовлю ей завтрак, такой же, как она делает нам каждое утро: поджаренный хлеб с соленым маслом. Наливаю ей кофе (я уже попробовала, гадость, как и сигареты, но их я все равно курю, таскаю «Питер Стейвесант» из маминой сумки).

В комнате темно, я оставляю дверь открытой, чтобы впустить свет из коридора. Скрипят половицы, Мима открывает глаза. На ней по-прежнему вчерашний наряд. Я