Огненно-рыжий Малюта подошёл к боярину, степенно, с достоинством поклонился.

– Ты уж не серчай, барин, – сказал Елпидифор, – что он в ножки не падает, с гонором он у меня, ничего не могу поделать. Но исполнительный, старательный малыш, честный.

Филипп махнул рукой – мол, хватит болтать, начинайте правёж… Елпидифор сноровисто разложил Наума на козлах, сдёрнул портки. Вытащил из голенища кнут – толстый, бычьей кожи, у конца – тоненький с кисточкой.

– Вот, сынок, – обратился он к Малюте, – это для тебя как для пахаря соха, а для стрельца – пищаль. Им ты себе на жизнь будешь зарабатывать. Для начала знай, что добрый кнут завсегда надо в молоке вымочить, а как стегать кого начинаешь – смотри, как надо.

Елпидифор почти без замаху ударил Наума. Тот даже не вскрикнул, только обмяк бесчувственно.

– Вот, сынок, видишь, я его вроде и не сильно стеганул, а он уже сомлел. Это потому что бить надо с оттяжкой. Тогда и сам не вспотеешь, и вора с первого стежка в беспамятство отправишь. А можно ещё так, что на вид – сильно бьёшь, а человек после этого встаёт – как будто в баньке веничком попарили, бодренький. Это уметь надо. Ну, возьми, пробуй.

Рыжий Малюта взял кнут и стегнул пришедшего было в себя Наума. Тот опять потерял сознание.

– Добре, сынку, добре, – сказал Елпидифор.

Малюта принялся махать кнутом – как будто всю свою короткую жизнь только этим и занимался. Елпидифор с умилением поглядывал на приёмыша. И откуда столько силы у мальца!

Филиппов палач отсчитал положенное число ударов, снял Наума с козел и оттащил в сторону – приходить в себя. На смену ему из поруба вышел Ефим. Он покорно улёгся на козлы и правёж продолжился. Малюта работал без устали, под его ударами все впадали в беспамятство. Когда все провинившиеся были наказаны, Малюта хмуро вернул кнут Елпидифору.

– Батяня, а когда ты меня в Москву отпустишь?

– Сынок, ну зачем тебе эта Москва? – ласково спросил палач. – Здесь же хорошо. Боярин ласковый, не обижает. Выучишься у меня, а когда я преставлюсь, – всплакнул Елпидифор, – будешь главным заплечных дел мастером. Чем не жизнь?

– Тесно здесь, батя, размаху нету, хотя чую я – Москва скоро сама сюда придёт, – ответил Малюта и, недовольный, отошёл, оставив приёмного отца в печали…

Филипп пожелал видеть Хитрого Песца, с которого и началось всё это безобразие. Выпоротые слуги тот час же привели к нему самоеда. Тот, хотя тяжело страдал с похмелья, держался бодро и не выказывал ни малейшей вины.

– Так, – грозно сказал Филипп, – что с тобой делать теперь? Работу ты ещё не сделал, а плату уже взял. Водка-то тебе ведь назначена была, а ты её дворне споил.

Не ожидавший такого поворота событий Песец аж с лица спал – так ему стало жалко, что его плата уже вся выпита, причём не им. И ничего ведь не попишешь – виноват! Правда, утешало то, что пищаль с порохом и пулями никуда не денется. Их не выпьешь. Только пропить можно.

После разгрома Аскольдова терема в Новограде стало спокойно. Народ выплеснул всю свою копившуюся не один год злобу на богатеньких и затих. «И так всё время, – думал Докука, – копится, копится, потом враз – выплеснулось всё. Побуянил народ, побуянил и снова затих до поры до времени». Сегодня Михайле Докуке, как старшему приказному в Посольской палате, надо было принимать посланника от аглицкого короля. Немцы аглицкие давно подбивали Новоград на то, чтобы дал им проход в глубь земель русских. Очень уж им хотелось найти короткий путь в Индию. Вокруг Африки-то – долго, дорого и опасно. А тут – рядышком как будто, надо лишь русских убедить в очевидности выгоды – и всё. На приём Докука взял собой и Васю Зуба – под видом приказного дьячка. Авось его хитроумие и здесь свою службу сослужит… Посланника принимали по малому чину – без пышности. В таких делах пыль в глаза не пускают. Тут серьёзные люди серьёзно разговаривают и все выгоды да убытки подсчитывают.

Аглицким посланником был сэр Джон Пендергаст, граф Голубая Шкурка. Назначение его посланником в Новоград с таким нелёгким и (чего греха таить) опасным поручением было наказанием за непотребное поведение в старой доброй Англии. Был Пендергаст из древнего валлийского рода, его предки ещё с самим королём Артуром за круглым столом сиживали. А это вам не хухры-мухры. Был лорд Пендергаст умён, образован и хорош собой. Всё бы ничего, да вот такая закавыка: не мог никак граф Голубая Шкурка жениться. Как отец ни грозился лишить наследства и титула, ничего не выходило. Да и отец его грозился чисто для острастки, не мог он единственного сына лишить наследства. Так ведь точно род пресекётся, а если не лишит – может, он ещё и образумится, возьмётся за голову, а за такого богатого и родовитого не то что подданная английского короля, любая пойдёт – хоть испанка, хоть австрийка, хоть француженка. Потом отец умер и Джон Пендергаст унаследовал титул и родовые богатства. Да вот беда: вместо женитьбы да продолжения рода думал младший Пендергаст больше о мальчиках пухлых, женитьбу на коих католическая церковь не то что не приветствовала, а даже не рассматривала как возможную. Оставалось ему только почитывать античных авторов, воспевавших любовь мужчины к мужчине, да расхваливать знаменитого законодателя Солона, одного из семи мудрецов древности, в законах которого прямо было указано, что любить мальчиков разрешается только свободным афинянам, а всяким там рабам и разным-прочим бродящим вокруг периэкам – ни-ни. Под угрозой казни. Любил Пендергаст в свободное время почитать и великого древнего историка Плутарха. Особенно то место в его сочинениях, где повествовалось о том, чем же занялись (дабы воодушевить друг друга перед неизбежной гибелью) знаменитые триста спартанцев накануне Фермопильского сражения, когда требовалось ценой жизни задержать огромную персидскую армию. А также про не менее знаменитый фиванский «священный отряд», состоявший из ста пятидесяти пар… ну… сами понимаете, что за пары были. И ведь хорошо сражались фиванцы, в свой последний бой покрыв себя славой не меньшей, чем бойцы царя Леонида при Фермопилах, и погибнув в полном составе под мечами гоплитов Филиппа Македонского, но не отступив… Эх, вот же времечко было!..

Вдохновлённый древней мудростью, Джон Пендергаст начал активно склонять епископа соседнего городка к тайному венчанию его (Пендергаста, конечно, а не епископа) со своим грумом – юношей небесной красоты. Епископ поначалу отбивался от такого непристойного предложения, но потом сдался. Этому немало способствовали настойчивость графа, размер предложенного гонорара и обещание подключить все свои связи (коих, надо признать, у Пендергаста, аристократа с древней и обширнейшей родословной, было не то что много, а очень много; можно даже сказать – навалом), чтобы епископ покинул свой малодоходный пост, сменив его на место, более приличествующее такому достойному человеку.

Конечно, обряд венчания проводить в божьем храме было невозможно – тут же об оном молва пошла бы, и тогда никому не поздоровится. Поэтому для совершения обряда Пендергаст пригласил епископа к себе в замок. И надо же было такому случиться (о Мойры, как причудливо вы переплетаете нити!), что как раз в это время в замок забрёл сэр Генри Морган – известный капер, суровый корсар, взявший на абордаж не одно французское и испанское судно. Даже страшные алжирские пираты трепетали при его имени. Так вот, забрёл этот Морган в замок к Пендергасту, дабы просить того финансировать очередную разбойничью экспедицию. На подобострастный вопрос с полупоклоном «Как о вас доложить?» он по старой пиратской привычке ответил дворецкому кулаком в зубы и пошёл докладывать о себе сам. И вот, в тот самый момент, когда епископ прочитал молитву и новобрачные обменивались поцелуями, в кабинет графа вошёл, по своему обыкновению, без доклада и даже без стука, старый пират Генри Морган, капер Его Величества, прошу любить и жаловать! Мгновенно сообразив, что здесь происходит, Морган столь же мгновенно пришёл в дикую ярость. Честный, прямой и богобоязненный пират был до глубины души возмущён таким преступлением против веры Христовой. Не успевший увернуться епископ поплатился за такое непотребство сломанной челюстью, а «невеста» шарахнулась из-под венца, словно зайчик от своры волков. Хозяин дома сошёлся с гостем в честном поединке на шпагах, но тут набежали слуги с дубинами и стали пирата бить. Конечно, многие из них обзавелись чудными перламутровыми фингалами, а у других частокол зубов был сильно прорежен. А кое-кто поплатился дырками в одежде и порезами от шпажных ударов. Но всё-таки силы были слишком неравны, через десять минут противостояния сэр Генри Морган был выдворен из замка посредством пинка под зад. Шпагу ему, конечно, из соображений безопасности, сломали.