А зачарованный свидетель на крыше глядит неотрывно вдаль в слепоте постижения. Не к океанам морей его взор: на морских берегах высятся изваяния истуканов‚ элилим‚ псалим‚ терафим – от непотребства хасдеев и халдеев. Не к горным вершинам его взгляд: на возвышениях скальных пород громоздятся капища с кумирными деревьями‚ куда поспешают нечестивцы‚ держа подолы в зубах‚ чтобы воскурить идолу Цидонскому‚ мерзости Моавитской‚ ублажить Баал Звува‚ владыку мух. Пустыня перед его глазами. Пустошь. Пустоты пустот. Где земля содрогалась‚ гора пламенела огнем и дрожала от возбуждения‚ глас Божий расщеплял скалы‚ творил провалы в глубинах морей‚ сотрясал тела с душами‚ вызывая роды у животных. Сидит зачарованный свидетель в позабытый день месяца тамуз. В отдаленный год по выходе из земли египетской...

10

На кладбище снова пусто. Нюма с Борей проходят посреди могил‚ разглядывая камушки на плитах‚ стаканчики с остатками воска‚ редкие привядшие цветы. Памятники ухоженные. Памятники позабытые. Надписи короткие. Надписи подлиннее. Кое-где начертано и по-русски: что вывезли с собой‚ эти "русские"‚ предъявив на таможне‚ что запрятали в глубинах памяти и унесли под плиту? Тоску? Неприятие? Запоздалую любовь к той земле‚ в которую они легли? Несведущему – не постичь глубины. Просящему мести – не отмолить милости. На розовом камне выбито справа налево‚ квадратным написанием: Моше Трахтенберг.

– Что вы молчите‚ Нюма?

Жилкой бьется – дрожит – догадка. Жилкой обрывается.

– Я беспокоюсь.

Подходит мужчина с кружкой для пожертвований. В черном костюме и черной шляпе. Встает рядом. Бренчит монетами для привлечения внимания. Ему жарко‚ должно быть‚ этому мужчине‚ но он привык. Да и ветерок на облегчение‚ шевелящий пейсы‚ – тут‚ на высоте‚ всегда ветерок. Указывает на плиту:

– Большой человек был. Моше Трахтенберг. Вся улица его хоронила.

Нюма волнуется. Лезет в карман за носовым платком:

– Его похоронили в Москве. Грузчики несли его гроб.

Мужчина не понимает‚ но Боря разъясняет:

– Моше – это же Моисей. Моисей Трахтенберг.

– Хасид‚ – вновь говорит мужчина. – Из хасидов хасид.

– Знаток‚ – говорит Нюма. – Языка малого народа. Из знатоков знаток.

И далее‚ молчаливым двуголосием: "Знал наизусть весь Талмуд". – "Знал наизусть всего Пушкина". – "Его уважал ребе". – "Его уважали коллеги". – "Погребен с отцами своими". – "Погребен с отцами чужими". – "До дня великого суда". – "До дня великого суда?" Разговор заходит в тупик. Боря спрашивает с опаской:

– Вас как зовут?

Тот отвечает:

– Биньямин Трахтенберг.

– Я... – Нюма смотрит в потрясении на черный костюм‚ шляпу‚ на пейсы‚ шевелящиеся на ветерке. – Это же я...

Мужчина вздыхает. Идет дальше‚ позвякивая деньгами. В поисках того‚ кто бросит в кружку монету.

– Это не вы‚ – говорит Боря Кугель. – И это не ваш отец.

– Это не мой отец‚ – соглашается Нюма‚ – но пусть меня положат возле него.

Назад идут молча. Едут молча. Молча сходят на своей остановке. Возле соседнего дома стоит санитарная машина. Выкатывают из подъезда каталку‚ на ней возлегает Дора Ильинична‚ бывший московский адвокат.

– Нюма‚ – говорит она. – Меня уже можно запоминать. Я ухожу‚ не побывав на Родосе. На Сиросе тоже не побывав. Кто же вам приготовит рыбу под маринадом?

– Я вас навещу‚ – обещает Нюма. – Завтра же.

Глядит на него. Смаргивает.

– Вы были первым мужчиной в моей жизни‚ которому я варила обеды. Вам я скажу. Оберегайте меньшинство‚ Нюма. Когда состаритесь‚ сами станете меньшинством...

Санитарная машина срывается с места. Кугель говорит вослед:

– Мне повезло‚ Нюма. Родись на пару лет раньше‚ попал бы под призыв‚ на войну‚ в пекло: "Рядовой Кугель боевой патрон получил!"‚ – кто знает‚ где бы лежали кости Бори Кугеля? В Белорусссии‚ Пруссии‚ Померании?.. Меня тоже можно запоминать.

– Вам рано‚ Боря.

В ответ Кугель щурится:

– Иногда я думаю: действительно рано... А иногда кажется: плохо быть стариком‚ землю топтать без дела. Беру для себя отсрочку: поживу немного‚ и будет.

Глядит испытующе‚ как проверяет собеседника. Чешет лоб. Дерёт шею ногтями. Решается‚ наконец:

– Неделю назад кончилась отсрочка.

– И что?

– Взял другую. Еще на два года.

1

Бывают на свете идиоты‚ добрые и веселые‚ которые любят весь мир‚ и мир любит их. Бывают на свете идиоты‚ злобные и завистливые‚ которые ненавидят весь мир‚ и мир ненавидит их. Это был злобный‚ завистливый идиот редкого безобразия души‚ который пожелал‚ чтобы его непременно любили. "Меня избегают‚ – сказал Сасону. – Обходят стороной. Делают вид‚ будто не замечают. Сотвори что-нибудь". ("Господи‚ – возопило неслышно в натруженном долготерпении, – заплати здесь этому поганцу! Чтобы не было ему награды в будущем мире!") С другим клиентом Сасон бы повозился‚ дабы блистательно разрешить столь трудную задачу‚ но идиоту сгодится немудреное – на то и идиот. Он заходил в комнату‚ садился в кресло‚ а к нему чередой шли народы‚ излучая любовь‚ теплоту с симпатией‚ радость нежданной встречи с отдельно оплаченным пылким обожанием. Идиот был очарован. Умилен и растроган. Слезами орошал платок за платком‚ которые ему подавали в избытке. Он не поумнел с тех сеансов‚ зависть не поблекла с ненавистью‚ но обвинять в том Сасона не следует‚ ибо клиент не просил подобных превращений и за них не стал бы платить. На прощание ублажённый идиот – нет пакостнее создания – подарил Сасону красавец-телефон‚ и тот почему-то зазвонил‚ не дождавшись подключения в сеть. Это было не привычное звяканье‚ вызывающее досаду‚ но ласкающая ухо меланхолическая гармония‚ в которой прослушивалась заигранная похоронная грусть. Сасон внимал с изумлением‚ наливаясь печалью‚ Сасону не хотелось брать трубку‚ но выхода у него не было. "Сасон‚ а Сасон‚" – позвали издалека. Кто говорит? "Какая разница? Кто бы ни говорил – жить тебе осталось до заката". Так мало? "Так мало". И уходить? "А ты как думал?" В расцвете сил? Не подготовившись заранее? "Ах‚ Сасон‚ Сасон! Разве тебя не предупредили на входе: прежде чем войдешь‚ подумай о выходе?"

В тот самый день‚ ближе к полудню‚ вдвинулась в квартиру необычная посетительница‚ полная противоречий в облике и одежде. Вздернутая юбчонка трещала от невозможного напора‚ пропечатывая валики живота и прочие вислые подробности. Легкомысленная‚ на просвет‚ блузка липла к грузным‚ растекшимся формам‚ выказывая объемистые груди‚ жиром затекшие висучие плечи‚ а при поднятии рук – впадины мохнатых глубин. На бутылочных ногах с разношенными ступнями примостились перепончатые туфельки на подламывающихся каблуках. Вошла. Надвинулась. Завалила стул. Спросила жирным клокочущим басом‚ колыхнув складками на шее: "Геронтолог Сасон?" – "Он самый". – "Мне вас рекомендовали". Сасон молчал. Она молчала. Будто ожидала продолжения. "Я – весь внимание". И ее прорвало неудержимым яростным потоком‚ из которого Сасон выделил главное: скорая помощь‚ палата‚ суетливая реанимация; была уже там‚ за гранью‚ без надежды на снисхождение‚ стремительно удаляясь‚ а может‚ и возносясь‚ но врачи прихватились дружно и возвратили назад. "Поздравляю"‚ – сказал Сасон. "Возвратили‚ да-да‚ возвратили! В чужое тело!.." Снова была пауза. Сасон молчал‚ и она молчала. Потом зашептала‚ подпихивая грудью‚ словно загоняла в угол: "Вы думаете‚ эти подлецы пересаживают органы? Сердца‚ легкие‚ почки-печени? Дудки! Они подменяют тела. За телами охотятся. Только отвернись – и заняли..." У Сасона кружилась голова‚ слабели ноги‚ но он держался. "Заговор... – шептала. – Подмена... Кому-то по знакомству отдали тело‚ мое прекрасное гибкое тело‚ полное тайн‚ соблазнов‚ сладчайших откровений‚ с текучей линией ноги и упругой грудью‚ которая не нуждалась в поддержке... А мне? Что подсунули мне? Смотрите сюда!" Сасон посмотрел. "Эти груди – разве они мои? Эти ноги – разве такие были у меня? А бедра?.. Бандиты! – где мои подрагивающие при ходьбе бедра‚ которые сводили с ума стариков‚ разбивали сердца подростков‚ уводили мужей от жен‚ любовников от их подруг‚ робких обращали в дерзновенных?.. А морщины‚ а седина‚ дряблый живот‚ пальцы-коротышки с тупыми ногтями‚ этот омерзительно жирный голос‚ словно через бочку с салом... Вся прежняя одежда не годится‚ вся-вся: это ли не доказательство? Будет суд‚ и я наняла уже адвоката". Сасон слушал‚ не перебивая‚ наливался тоской и отчаянием; сердце давало гулкие сбои‚ пробкой затыкая горло. "Но это не всё... – жарким шепотом продолжала она‚ грудью вдавливая в стену. – Оно не слушается!" – "Кто не слушается?" – "Тело... Я не хочу его‚ оно не хочет меня. Быстро! Что я сейчас делаю?" – "Рука чешет нос"‚ – сказал Сасон. "Вот видите! А намеревалась залезть в карман. Сейчас что?" – "Мигает глаз". – "А собиралась топнуть ногой... Помогите! И поскорее! Ведь вы кудесник!" Сасон подумал‚ сказал несмело: "Может‚ паралич?.." – "Паралич?" – "Бытовой паралич‚ – и спина вновь захолодела от удачной находки. – Подавление духа‚ желаний и шевелений. Встаем с постели. Завтракаем. Ложимся на диван, лицом к стенке, и до обеда. Живем – но как бы вне тела. Тело тоже имеется‚ но вне ощущений". – "Такое бывает?" – "Бывает‚ и довольно часто. Первый сеанс в среду". – "Ох‚ Сасон‚ Сасон‚ – сказала ненавистно. – Опять выкрутился... Жди! Последнее тебе испытание". И исчезла.