различных ситуациях мы, недалеко уходя от своих родителей и родителей наших родителей, исходили из наивного предположения, что Сам не знает, потому и получается так плохо, а вот узнает, и сразу станет хорошо, — в то время когда это «плохо» от Самого-то и происходит!

Конечно, думали мэнээсы, просто убрать Игнатьева — мало, надо сделать его уход назидательным уроком для Диарова и «ему подобных», и только тогда на станции окажется возможной правильная организация труда, появится желанная самостоятельность у мэнээсов и возникнут добрые человеческие отношения. Ну прямо «Город солнца» Кампанеллы!

— Идем на вы, Антон Васильевич! — воскликнула Марина, но Карпов сухо ее предостерег:

— Никаких «на вы»! С ума сошла! О письме ни слова Игнатьеву!

— Да, но…

— Ты просто шляпа, — вставил Гурышев, обратившись к Марине. — Юрка хочет сказать, что его нужно брать теплым, в постели!

— Но…

Карпов все же был авторитетнее Григо: обошлись без объявления войны. Письмо писали поздно ночью. Перед этим сходили в поселок на почту и позвонили Рыкчуну в Областной, чтобы заручиться его поддержкой. С ним говорила Григо, она коротко изложила суть дела и закончила словами:

— Ты с нами?

— Погоди, — сказал Рыкчун, — у меня в номере люди, сейчас их выставлю. — Потом была пауза, и наконец вновь послышался голос Вадима: — Маринка! Слышишь? Пишите! Я — за! Только подробно, ничего не упускайте! И предупредите Мыло телеграммой, а то письмо может опоздать! Поняла?

Был март, тундра в эту пору окрашивалась в желто-красный цвет от знаменитого ерника. Под ногами у мэнээсов, когда они возвращались из поселка на станцию, были карликовые березы с вершок высотой. Мэнээсы шли, и им казалось, будто они летят на самолете и высота уменьшает обычный березовый рост. Латинское название карликов — «Betula papa», и Марина всю дорогу восклицала: «Ой, бетуля папа! Ой, бетуля мама!»

Она впервые была по-настоящему счастлива.

13. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Рано утром следующего дня Диаров позвонил Игнатьеву и сообщил ему, что мэнээсы «затевают дело», хотят «подложить ему козу» и пусть он будет осторожней.

— Какую козу? — не понял со сна Игнатьев.

— Письмо! Глупец! — прямым текстом орал Диаров. — Они сидят у тебя под носом, пишут на тебя жалобу, собираются давать телеграмму Мыло, а я его из Областного об этом предупреждаю! Не болван?!

— Какую телеграмму?

— Протри глаза, бюрократ! — кричал Диаров.

Игнатьев наконец понял. Он быстро оделся, но что делать дальше — не знал. Сообразил только, что возникла какая-то угроза его благополучию и, если Диаров его об этом предупреждает, он, следовательно, будет за него.

Для мэнээсов утренний звонок Диарова и все, что ему предшествовало, до поры до времени оставалось в тайне. Информированность шефа даже читателю покажется детективной, хотя ларчик открывается просто: Рыкчун!

Он поперхнулся от негодования и злости, когда услышал в телефонную трубку слова Григо. Писать на Игнатьева жалобу?! В тот момент, когда он покидает станцию и переводится в Областной? Когда у Рыкчуна кончаются с ним всякие счеты, а подсидка теряет свой изначальный смысл? Когда Рыкчун без пяти минут начальник?! Затевать бузу по поводу какой-то демократии, каких-то порядков на станции и какой-то науки? Да они что, с ума посходили? Перекреститься надо, дуракам, и не шуметь, не делать волн, не пугать институтское руководство, не «задерживать движение»!

Но все эти слова произнести в трубку Рыкчун, конечно, не мог: он еще не созрел до такой степени саморазоблачения. Когда Карпов пообещал «взорвать станцию», если ему не дадут отпуск, Вадим поторопился издать приказ, заботясь не столько о судьбе товарища, сколько о своей собственной. Теперь ему было ясно: самортизировать последствия можно только изнутри, ни в коем случае снаружи! Надо остаться как бы с ребятами, действовать как бы с ними заодно, быть в курсе их планов, а потом… Ладно, потом что-нибудь придумается.

— Валяйте! — крикнул он в телефонную трубку. — Пишите! Я с вами! — Но пути их отныне расходились: Рыкчун выходил на свою собственную дорогу, где у него должны были появиться другие попутчики.

Первое, что он сделал, — предупредил Диарова. Второе — отправился вместе с ним в институт. Впрочем, к Мыло его потащил шеф: Сергей Зурабович сразу сообразил, что только с помощью Рыкчуна можно спасти Игнатьева, а вместе с Игнатьевым — станцию и, стало быть, свою докторскую диссертацию. В том, что судьба станции оказалась под угрозой, Диаров был убежден. В институте давно поговаривали о полезности «переиграть» обратно, то есть вернуться к сезонности работ, поскольку содержание большого штата уже два года не окупается выходом научной продукции. Оплачивать около тридцати сотрудников, делающих диссертацию «какому-то» Диарову?! — наверное, так размышляли недруги Сергея Зурабовича, и если бы только размышляли! Письмо мэнээсов — прекрасный повод для них, и научный руководитель «мерзлотки» это учитывал.

Диаров и Рыкчун, эти недавние противники, опять стихийно объединялись, готовые совершать одинаковые поступки во имя достижения совершенно разных целей.

В кабинете у Мыло состоялся такой разговор.

— Что сие значит? — спросил директор, протягивая явившимся телеграмму.

В ней было написано:

«Просим задержать перевод Игнатьева Областной тчк Высылаем письмо разоблачающее истинное лицо Игнатьева тчк Карпов Григо Гурышев согласия Рыкчуна».

На лице Вадима не дрогнул ни один мускул. Прочитав телеграмму, он переглянулся с Диаровым и сказал как можно спокойней:

— Ерунда это, Николай Ильич. Вроде шутки.

— До первого апреля еще далеко, — сказал Мыло.

— Погорячились, Николай Ильич.

— Выходит, какие-то основания «шутить» все же есть?

— Мелкая склока. Я берусь все уладить.

— У Рыкчуна, — вставил Диаров, — нормальные отношения и с Игнатьевым, и с мэнээсами.

— А как понимать «согласия Рыкчуна»? — спросил директор.

— Это недоразумение, — ответил Рыкчун. — Поговорили по телефону, меня плохо поняли. Слышимость ни к черту.

— Хорошо, — сказал Николай Ильич, — когда уладите, доложите. Я распоряжусь, чтобы письмо, если оно поступит, показали вам и Диарову. Завтра я улетаю в Москву. Надеюсь, к моему возвращению вопрос будет исчерпан.

— Простите, — сказал Диаров, — а как с назначением Рыкчуна?

— Уладит дело, а потом одним приказом Игнатьева переведем заместителем в вашу лабораторию, а Рыкчуна на его место.

— Николай Ильич, — вдруг сказал Рыкчун, налившись краской, — мне придется сразу же начать с оргвыводов.

— Вам работать, — сказал Мыло, — вы и делайте «выводы».

И улыбнулся. Тогда Рыкчун досказал до конца:

— Я хочу, Николай Ильич, освободить здоровый коллектив от двух главных «шутников»: Карпова и Григо!

Тут уже Диаров, видавший виды, со страхом и восхищением взглянул на своего партнера.

14. СУДЬБА-ИНДЕЙКА

Игнатьев все же придумал, что ему делать: в сложные моменты надо быть поближе к тому месту, где решается твоя судьба. Под каким-то предлогом, оформив командировку, он срочно