Не произнося больше ни слова, он прошел мимо меня, пересек рулевую рубку, и спустя мгновение я услышал его шаги на трапе, ведущем на нижнюю палубу. Я ничего не сказал и даже не попытался его остановить. Я слишком устал, чтобы задавать ему какие-то вопросы. Моя голова раскалывалась от боли, и одного упоминания о сне оказалось достаточно, чтобы меня охватило жгучее желание закрыть глаза и погрузиться в забытье.

Выходя из рулевой рубки, я остановился и окинул взглядом серый безрадостный пейзаж, состоящий из бушующих волн и торчащих среди них угрюмых скал. Было странно стоять здесь, ощущая под ногами вибрацию от все еще работающих двигателей и зная, что мы прочно сидим на самых ужасных рифах Ла-Манша. Рулевая рубка выглядела так привычно и обыденно. И только когда я посмотрел в окно и увидел торчащие из пены скалы, а также смутные очертания носа судна под бурлящими волнами, мне удалось окончательно осознать, что все-таки произошло.

По крайней мере, до того как прилив снова отдаст нас на милость бушующего моря, нам ничто не угрожало. Это означало, что на протяжении ближайших шести часов беспокоиться нам не о чем. Я повернулся и начал спускаться по трапу, медленно, как будто во сне, переступая по ступеням. Окружающий мир казался смутным и далеким, и я слегка покачивался, продолжая балансировать в такт качке, хотя теперь корабль был неподвижен, как скала. Входя в каюту, я услышал, как замедлился ритм двигателей, после чего наступила тишина. Либо мы выработали весь пар, либо Пэтч спустился в машинное отделение и сам остановил машины. В любом случае это уже не имело значения. Я понимал, что ни двигатели, ни насосы нам больше не понадобятся. Ничто не имело значения, кроме отчаянной потребности во сне.

Вам может показаться невероятным, что в подобных обстоятельствах я вообще мог думать о сне. Но ведь я успел счесть его сумасшедшим, а затем обнаружил, что он не только находится в здравом уме, но еще и является исключительно искусным моряком. Я полностью доверился его утверждению, что во время отлива нам ничто не угрожает. В любом случае от меня уже ничего не зависело. У нас не было ни шлюпок, ни малейшей надежды на помощь. Со всех сторон нас окружали рифы и бушующее море.

Я проснулся в полной темноте от журчания воды, темной рекой протекающей по коридору за дверью моей каюты. Ее захлестывало через разбитые иллюминаторы кают-компании и, наверное, других помещений корабля. Волны продолжали атаковать корпус судна, и время от времени им удавалось немного сдвинуть его с места, отчего раздавался громкий скрежещущий звук — это металлическое днище ерзало по гальке. Я встал и поднялся в каюту Пэтча. Он лежал на своей койке полностью одетый и не пошевелился даже после того, как я посветил фонарем ему в лицо, хотя и спал уже больше двенадцати часов. Я дважды спустился в камбуз за едой, водой и примусом. Во время второй вылазки я заметил белый картонный прямоугольник, приколотый к красному дереву двери рядом с капитанской каютой. Это оказалась визитная карточка: Дж. К. Б. Деллимар, — значилось на ней. И пониже: — Судоходная и торговая компания, ООО. Сент-Мэри Экс, Лондон. Я подергал дверь, но она была заперта.

Когда я снова проснулся, было уже светло. Ветер стих, и море перестало штурмовать корпус корабля. Сквозь облепленный солью иллюминатор в каюту просочился белесый солнечный луч. Пэтч все еще спал, но он снял ботинки и часть одежды и завернулся в одеяло. Трап, ведущий в кают-компанию и на нижнюю палубу, представлял собой черный колодец с неподвижной водой, в которой плавали различные предметы. Наверху, на мостике, моему взгляду предстало весьма печальное зрелище. Отлив обнажил серые зазубренные скалы с темным от водорослей основанием, которые окружили нас подобно сгнившим зубам великана. Сила ветра не превышала шести баллов, и, хотя вдалеке виднелись скалы, над которыми белыми каскадами взлетала морская пена, море вокруг нашего островка было относительно спокойным. Казалось, что, преодолев преграду из рифов, волны выбивались из сил и разглаживались.

Я долго стоял на мостике, наблюдая за тем, как ветер пытается обрывками тонких серых облаков заслонить солнце, глядя на окружающий нас каменный хаос и разбивающиеся о дальние рифы волны. Меня охватила неописуемая радость оттого, что я все еще жив и могу смотреть на солнечные блики на воде, на голубое небо в обрывках туч и ощущать на своем лице ветер. Но на обоих бортах судна вздымали железные руки пустые шлюпбалки, а шлюпка, недавно болтавшаяся на одной из талей, превратилась в пучок растрескавшихся досок, плавающий в море и все еще соединенный с кораблем посредством измочаленного каната.

Пэтч поднялся наверх и присоединился ко мне. Он не смотрел ни на море, ни на небо, ни на окружающие скалы. Несколько мгновений он стоял, уставившись на нос, наконец-то оказавшийся выше уровня моря, на черное зияющее отверстие люка, в котором стояла вода. Затем он подошел к левому борту судна, принявшему на себя весь удар стихии, и остановился, глядя назад, вдоль борта. Он умылся, и в неярких лучах мартовского солнца его лицо казалось бледным и совершенно изможденным. Он так стиснул зубы, что на щеках выступили желваки, а его руки крепко сжимали красное дерево поручня.

Я чувствовал себя обязанным что-то сказать, заверить его в том, что ему просто не повезло, что он может гордиться тем, как искусно он посадил судно на этот скалистый клочок суши. Но когда я посмотрел на его осунувшееся лицо, слова застряли у меня в горле. В конце концов я спустился вниз, оставив его одного на капитанском мостике.

Он пробыл там очень долго, а когда спустился, сказал лишь:

— Ты бы что-нибудь поел. Мы пробудем здесь еще час или два, не больше.

Я не стал спрашивать, как он собирается покинуть корабль, если шлюпки у нас нет. Было ясно, что он не расположен разговаривать. Он сидел на койке, ссутулившись и перебирая свои вещи. Казалось, он погрузился в некое подобие транса и полностью ушел в свои мысли.

Я разжег примус и поставил чайник, а он ходил по каюте, открывал ящики стола, запихивая документы в желтую непромокаемую сумку. Немного поколебавшись, он забрал и фотографию девушки. Когда он окончил сборы, чай был готов, и я открыл банку консервов. Мы позавтракали в полном молчании, хотя у меня вертелся на языке вопрос, что мы будем делать и как соорудим лодку.

— Можно и не надеяться на то, что нас отсюда снимут, — наконец не выдержал я. — Здесь «Мэри Дир» никогда не найдут.

Он посмотрел на меня так, как будто его изумил человеческий голос, раздавшийся в мертвой тишине корабля.

— Да, здесь нас найдут нескоро. — Он медленно кивнул головой, не в силах расстаться со своими мыслями.

— Нам придется соорудить какую-нибудь лодку.

— Лодку? — снова удивился он. — У нас есть лодка.

— Где?

— В соседней каюте. Резиновая надувная лодка.

— Резиновая лодка в каюте Деллимара?

Он кивнул.

— Именно. Странно, не правда ли? Он держал у себя в каюте лодку. Так, на всякий случай. — Пэтч тихонько рассмеялся. — А теперь мы ею воспользуемся.

Владелец судна утонул, и я не видел ничего смешного в том, что он не может воспользоваться своей лодкой.