Денек и впрямь выдался чудный – с легким морозцем и пушистым снегом, с бирюзовым, чуть тронутым золотисто-палевыми облаками небом, с сияющим почти по-весеннему солнышком. Сидевшие на стрехе воробьи радостно щебетали, не видя подбиравшуюся к ним рыжую нахальную кошку. Оп! Та наконец тяпнула лапой – хвать! Мимо! Подняв нешуточный гвалт, воробьиная стайка перелетела на ближайшую березу, а кошка, не удержавшись, кубарем полетела в сугроб, слету вставая на лапы.

– Так тебе и надо, Анчутка, – погрозила пальцем Марьюшка. – Не воробьев – мышей в амбаре лови!

– Прогуляться, говоришь? – Прохор сделал вид, что задумался. – Инда, что же – пошли! Только это… матушка не заругает?

– Не заругает, – засмеялась девчонка. – Наоборот, рада будет, что не одна пошла, а из своих с кем-то.

Про батюшку Прохор не спрашивал, знал уже – Тимофей Анкудинович с утра раннего выехал в Коломну – договариваться со знакомым купцом о железной руде. Потому-то и закончили сегодня рано, правда, отнюдь не по принципу «кот из дому, мыши в пляс» – заданный хозяином «урок» выполнили: без обеда трудились и почти что без передыху. Зато вот и закончили – едва полдень миновал.

– Эх, что ж делать? – Прохор почесал бороду и махнул рукой. – Пошли!

Таких гуляющих, как они, на Кузнецкой хватало, и чем ближе к центру, тем больше. Когда свернули на Ордынку, ахнули: вся улица была запружена народом – молодыми приказчиками, подмастерьями, купцами, детьми боярскими, девушками в цветастых платках и торлопах, детьми с санками и соломенными игрушками, какими-то монахами и прочим людом. В толпе деловито шныряли торговцы пирогами и сбитнем:

– А вот сбитенек горячий!

– Пироги с капустою, с рыбой, с горохом!

– Сбитень, сбитень!

– Пироги, с пылу, с жару – на медное пуло – дюжина! Подходи-налетай!

Прохор подмигнул девушке:

– Хочешь сбитню, Маша?

– Маша? – Марьюшка засмеялась. – Меня только матушка так называет, да еще бабушка звала, когда жива была… Царствие ей небесное! – девушка перекрестилась на церковную маковку.

– Бабушка, говоришь? – усмехнулся Прохор. – Ну, вот теперь и я буду. Не против, Маша?

– Да называй как хочешь… Только ласково! Ну, где же сбитень?

– Сейчас.

Парень поискал глазами мальчишку-сбитенщика, подозвал… Как вдруг, откуда ни возьмись, вынырнули трое нахалов в кафтанах немецкого сукна, подпоясанных разноцветными кушаками.

– Эй, сбитенщик! Налей-ко нам по стакашку!

– Эй, парни, сейчас моя очередь, – спокойно произнес Прохор.

Все трое обернулись, как по команде. Чем-то они были похожи – молодые, лет по двадцать, кругломордые, глаза смотрят с этаким презрительным полуприщуром, будто и не на человека вовсе, а так, на какую-то никчемную шушеру.

– Отойди, простофиля.

– Ой, Проша, уйдем, – уцепилась за руку Маша.

– Ого, какая красуля! – Один из парней ущипнул девушку за щеку. – Пойдем с нами, краса, пряниками угостим!

Вся троица обидно захохотала.

– Постой-ка, Маша. – Прохор осторожно отодвинул девушку в сторону и обернулся к нахалам. – Эй, гниды! Это кто тут простофиля?

– Как-как ты нас обозвал?! – Парни явно не ждали подобного, по всему чувствовалось, что здесь они были свои, а здешний народец их откровенно побаивался.

– А ну, отойдем поговорим! – Один из парней вытащил из-за голенища длинный засапожный нож.

Народ испуганно подался в разные стороны.

– А чего отходить-то? – Пожав плечами, Прохор сделал шаг вперед и, не замахиваясь, профессионально ударил того, что с ножом, в скулу левой рукой, а ребром правой ладони нанес удар по руке.

Вскрикнув, нахалюга отлетел в одну сторону, нож – в другую. А Прохор, как и полагается давнему кулачному бойцу, быстро оценив ситуацию, молнией метнулся к оставшимся.

Р-раз! – с ходу заехал правой, да так, что парнище кувырком полетел в сугроб.

Два! – треснул третьему ладонями по ушам.

Тот аж присел, заскулил:

– Ой, дядька, бо-о-ольно!

Стукнув нахала кулаком в лоб – так, чтоб повалился наземь, Прохор подскочил к выбиравшемуся из сугроба. Тот, дурачок, еще бормотал какие-то угрозы. Пару раз намахнув по сусалам, молотобоец схватил обмякшего парня в охапку и под злорадный хохот присутствующих забросил за первый попавшийся забор.

– От молодец, паря! – крикнул кто-то в толпе. – Осадил посадскую теребень!

– Счас! – Прохор вытер руки о полы кафтана. – Остатних тоже заброшу.

Он поискал глазами нахалов… ага, сыщешь их, как же – давно уже и след простыл. Да и черт с ними!

– Прошенька! – кинулась на грудь Маша. – А вдруг они бы тебя – ножиками?

– Не сделан еще тот ножик… – Прохор усмехнулся и весело подмигнул девушке. – Ну что? Идем дальше гулять? Ой, сбитню-то так и не попили. Эй, сбитенщик!

– Да ну его, этот сбитень, – отмахнулась девушка. – Потом попьем. Пошли-ка лучше к реке.

– Пошли.

Дивный по красоте вид открывался с южного берега Москвы-реки! Заснеженная пристань с вмерзшими в лед судами, людное торжище – торговали прямо на льду! – красно-кирпичные башни Кремля, зубчатые стены, сияющие купола соборов, высоченная громадина Ивана Великого.

– Да-а, – восхищенно протянул Прохор. – Красив город Париж, и Тихвинский посад ничего себе, но Москва, пожалуй, всех краше!

– То верно, – Марьюшка вдруг зарделась, будто Прохор не Москву, а ее похвалил, помолчала немного. – Как ловко ты их раскидал!

– Я ж кулачным бойцом был, Маша!

Прохор все думал, как бы перевести разговор на Ефима… Но вокруг было так красиво – пушистый, искрящийся на солнце снег, гуляющие люди, светлая лазурь неба над красными башнями Кремля – и сердце билось так радостно, что совсем ни о чем не хотелось думать. Прохор почесал бороду, помолчал да спросил напрямик:

– Говорят, ты с княжичем каким-то дружилась?

– Кто говорит? – Глаза девушки посмотрели с вызовом, зло. – Врут! Да, приходил в гости один парень… Не знаю, может, и княжич… Ефимом звать. Но он мне не по нраву пришелся – пухлощекий, жирный, да и по возрасту – совсем еще дите. Я ведь ему так и сказала – вот ворота, а вот поворот, – так он, представляешь, на Чертолье поперся, за приворотным зельем. С тех пор вот не приходил еще, видать, зелье на ком-то пробует.

– За приворотным зельем, говоришь? – задумчиво переспросил Прохор. – А откуда ты про то знаешь?

– Сам сказал, когда прощался. Иду, говорит, за Черторый, к колдуньям, – все одно, мол, ты моей будешь! Ну, как там у него все вышло, не знаю – еще не приходил.

– И не придет, Маша, – Прохор вздохнул и понизил голос. – Убили его на Черторые во прошлую пятницу.