Несмотря на услуги, оказанные им своей приемной родине, князь не пользовался у своих подданных любовью: он не обладал качествами, вызывающими общественный энтузиазм, а пышность и атрибуты власти, которыми он любил себя окружать, не нравились простодушному и демократичному болгарскому народу. Тем не менее ему удалось внушить определенное уважение к своей персоне, основанное на страхе, который он внушал тем, кто по долгу службы должен был находиться непосредственно рядом с ним. Рассказывали, что те из его домашних, которым случалось навлечь на себя немилость князя, прятались в дворцовом саду в надежде избежать припадка его гнева. Он был наделен множеством разнообразных интеллектуальных способностей. Он владел семью или восьмью языками, был хорошо начитан, прекрасно разбирался в ботанике и орнитологии и, если ему того хотелось, мог быть обаятельнейшим causeur (собеседник – фр.). Князь Фердинанд ценил время, но когда он бывал в хорошем настроении, он мог держать меня на аудиенции целый час или два, разговаривая о самых разных предметах на безупречном французском, периодически переходя на английский или немецкий, если во французском не находилось слов, чтобы выразить его мысль. Слабыми сторонами его характера было тщеславие и любовь к театральным эффектам, но я был бы неблагодарным, если бы забыл об участии и доброте, которые он не раз проявлял по отношению ко мне. Он обладал незаурядными способностями дипломата, но в делах внешней политики ему мешала любовь к интригам и чрезмерная уверенность в том, что он способен перехитрить кого угодно. Одним словом, князь Фердинанд был интересным и сложным человеком, которого, как он сам однажды сказал мне, весьма верно охарактеризовал король Эдуард, когда представлял ему в Мариенбаде лорда Хальдана. Тогда он назвал князя «l’homme le plus fin en Europe» («самым тонким человеком в Европе» – фр.).

В начале 1908 года князь Фердинанд женился, en secondes noces (вторым браком – фр.) на княжне Элеоноре Рейс-Кестриц. Этой даме, в отличие от ее мужа, удалось снискать любовь жителей Болгарии благодаря интересу, который она проявляла ко всему, что касалось их благополучия, особенно к работе больниц, которые были в весьма плачевном состоянии. Княгиня принимала участие в работе Российского Красного Креста во время Русско-японской войны – она была сестрой милосердия, и ее опыт и знания пришлись для меня очень кстати, когда, в результате неудачного падения с лошади, я несколько недель пролежал с переломами голени и лодыжки. Она распорядилась, чтобы меня доставили на носилках в больницу, где мне сделали рентгеновский снимок, а также выяснила у врачей, какие средства можно использовать, чтобы облегчить боль, из-за которой я не мог спать по ночам. Она часто навещала меня, сидела со мной, приносила мне цветы и проявляла доброту и заботу, которые я никогда не забуду. Ее союз с князем оказался не слишком счастливым, но она стала настоящей матерью для его детей, которые были к ней очень привязаны. Княжич Борис – теперешний царь – был тогда очень симпатичным, но застенчивым мальчиком, постоянно боявшимся навлечь на себя отцовский гнев, так как в характере князя естественная любовь к сыну сочеталась с неприятным предчувствием, которое он не всегда скрывал, что сын займет его место на престоле. Однажды в разговоре со мной он даже обмолвился, что, если болгары вынудят его отречься от престола, чтобы заменить его княжичем Борисом, они сильно просчитаются, потому что в случае вынужденного отъезда из княжества он позаботится о том, чтобы сын сопровождал его в изгнании.

Личность князя Фердинанда так затмевала все остальные, что я не счел нужным писать о его министрах, с которыми мне приходилось вести дела, поскольку они, по большей части, были марионетками, которых он дергал за нитки. Было, однако, несколько исключений из этого правила, и среди них можно упомянуть господина Петкова и господина Станчова – к обоим я испытывал глубокое искреннее уважение. Первый был выдающейся личностью. Сын крестьянина, в начале своей жизни он был революционером и близким другом Стамболова. Во время русофильской реакции, последовавшей за убийством последнего, он проводил в прессе ожесточенную кампанию против князя, однако в 1899 году помирился с ним. В итоге он стал премьер-министром. Это был самый честный и патриотичный из всех болгарских государственных деятелей и один из немногих, кто решался перед лицом монарха открыто высказывать свои взгляды. К несчастью для его отечества, в 1907 году его убили. Господин Станчов, напротив, был высокообразованным человеком, который последовательно служил дипломатическим представителем в Будапеште, Вене и Санкт-Петербурге и чьи взгляды были гораздо шире и космополитичнее, чем у большинства его соотечественников. Когда он был министром иностранных дел, между нами сложились самые сердечные взаимоотношения, и в значительной степени благодаря его усилиям по примирению позиций переговоры о заключении торгового соглашения, которые я вел, завершились благополучно. Впоследствии он был назначен представителем Болгарии в Париже, и после начала мировой войны он имел мужество предостеречь царя Фердинанда от рокового шага, который тот собирался предпринять. Из-за своих высказываний он лишился милости царя, до этого всегда ему благоволившего, и попал в опалу. Его назначение болгарским представителем в Лондоне предоставило мне желанную возможность возобновить нашу старую дружбу.

Когда я покидал Софию в конце мая 1909 года, представители почти всех партий так много говорили мне о симпатии к моей стране и благодарности за услуги, оказанные Болгарии британским правительством во время недавнего кризиса, что, если бы мне сказали, что меньше чем через десять лет Болгария будет воевать с Великобританией, я бы не поверил, что такое возможно. Вина за события, произошедшие в последующие годы, в какой-то мере лежит на дипломатии стран Антанты, и позднее я намерен это показать.

По приезде в Лондон я получил аудиенцию у короля Эдуарда, чтобы приложиться к руке монарха в знак принятия моего назначения в Гаагу. Его величество в весьма лестных для меня выражениях отозвался о моей работе в Софии и вручил мне Большой рыцарский крест ордена королевы Виктории. Впоследствии мне также пожаловали звание рыцаря-командора ордена Святых Михаила и Георгия[50] в знак признания моих заслуг перед британским правительством. Сэр Эдвард Грей дал высокую оценку моей деятельности в следующем официальном послании: