— Мартин, ты хоть держал в руках саблю? — спрашивал Вальтер друга, когда они вышли на Людвигштрассе и направились к остановке автобуса. — Может, лучше отказаться? Ведь это не рапира. Пропустишь один удар, и все. Может, сообщить декану? По старым правилам на дуэли должен присутствовать декан.

— Не смей этого делать! Я должен проучить наглеца, и если он выбрал сабли, то сам об этом и пожалеет.

— Тогда поехали к Винсенту. У него есть кавалерийская сабля. Ты хоть потренируешься.

В шесть часов утра, что-то соврав родителям по поводу столь раннего ухода, Мартин вышел из дома.

Он уснул только под утро. Не то чтобы он сильно боялся за свою жизнь. Нет, внутренне он был готов к ужасной рубленой ране и даже к смерти. Больше всего он боялся стать посмешищем, сделать что-нибудь не так. Он понимал, что их дурацкая дуэль станет предметом широкого обсуждения и насмешек. Особенно если все кончится царапиной.

В его комнате на столе остался лежать запечатанный и неподписанный конверт. Если он вернется сегодня, то уничтожит его. Если же нет… Родители прочтут его последние слова: «Никто не смеет называть Железный крест барахлом».

«Наверное, следовало написать что-нибудь Мари и маме», — думал он, шагая по первым осенним листьям.

Несмотря на ранний час, народу в условленном месте было намного больше, чем вчера присутствовало при ссоре. Некоторые привели приятелей, а рыжий очкарик — даже двух подруг. Он притащил дуэльные уставы Геттингенского и Берлинского университетов и теперь зачитывал из них отрывки.

— Эй ты, умник, — обратился к нему Бюрен, — ты лучше скажи, это по правилам — тащить сюда девушек?

В это время Вальтер увидел показавшегося из-за деревьев Мартина. Он и второй секундант Винсент подбежали к своему товарищу.

— Знаешь, кто у этого Гейнца Шутцбара папаша? — спросил Вальтер, пожимая руку друга. — Какая-то шишка в полиции. Чуть ли не оберст!

— Плевать.

— А его дядя — группенфюрер штурмабтайлюнга.

— И снова плевать! — Мартин украдкой разглядывал собравшихся, ища своего противника. — А что, уже принято приглашать дам?

Винсент сделал успокаивающий жест и крикнул рыжему:

— Эй ты! Забирай своих баб и проваливай. При них поединок не состоится.

Его поддержало несколько голосов. Рыжий пошептался с девушками, и те, сделав обиженный вид, ушли за деревья.

Через несколько минут подошел Гейнц. Секунданты подвели соперников друг к другу и заставили пожать руки.

— Как насчет того, чтобы уладить дело миром? — спросил товарищ Гейнца,

— Если господин Шутцбар извинится при всех присутствующих, то я не против, — твердым голосом сказал Мартин.

— В чем же я должен, по-вашему, извиниться?

В голосе Гейнца не было вчерашней уверенности. Увидев висевшие на ветке три тяжелых сабли, внутренне он был готов десять раз попросить прощения у этого зануды, да еще напоить его пивом. Но это означало не только стать предметом студенческих пересудов и насмешек, но также низко пасть в глазах собственного дяди, штурмовика со стажем, героя Мюнхенского восстания. Нет, спасовать перед «клистирной трубкой» он не мог. Мартин же еще по дороге сюда твердо решил не идти ни на какие уступки. Внутренне он даже не хотел, чтобы его враг принес извинения, хотя и не чувствовал к нему никакой личной неприязни. Поединок должен состояться. По-настоящему. Он не собирается быть участником фарса.

— Не будем терять времени, — Мартин посмотрел на секундантов противника, — несите оружие. Я хочу еще успеть на первую лекцию.

Увидев, что секунданты обнажают сабли и сравнивают длину клинков, стоявшая поодаль публика смолкла. Рыжий хотел было подойти к соперникам с каким-то очередным замечанием, но его отогнали.

— Мартин, — зашептал ему на ухо Бюрен, — по-моему, он готов извиниться. Ты зря торопишь события.

Но Мартин уже выбрал саблю с набалдашником в виде львиной головы. Такие носили офицеры сухопутных войск, когда того требовала форма одежды. Шутцбар взял саблю работника юстиции — с орлиной головой. Третья — унтер-офицерская, с простым гладким набалдашником — вернулась на ветку.

Мартин осмотрел свой клинок — ни единой зазубрины. Защитная дужка, похожая на перевернутый вопросительный знак, орнаментирована вязью из дубовых листьев. Рукоятка, обтянутая черной кожей, обмотана вдоль пазов витой позолоченной проволокой. Выступ на перекрестье с одной стороны гладкий, а с лицевой украшен имперским орлом. Судя по всему, никто и никогда не дрался этим оружием. Клинкам, которые носили теперь только в качестве украшения, как носят парадные аксельбанты, впервые предстояло проверить прочность их стали, а может, и отведать человеческой крови.

— Начнете по команде, — сказал Винсент, пошептавшись с остальными секундантами. — Если прозвучит команда «стоп», немедленно прекратите бой. Драка до первой крови, которая прольется на землю.

Секунданты отошли на несколько метров. Мартин Вангер стоял напротив своего противника. Тот совсем растерялся и совершенно не представлял, как все это будет выглядеть. Они услышали «Начинайте!», но продолжали стоять и смотреть друг на друга.

— Защищайтесь, Шутцбар, — наконец сказал Мартин и нарочито медленно, чтобы противник успел парировать его клинок, нанес первый удар.

Гейнц отбил удар и ошарашенно отскочил в сторону. Мартин стал наступать, Через несколько секунд он почувствовал, что входит в раж. Шутцбар, все время пятившийся назад, споткнулся и упал на заднее место. Он зажмурился, ожидая атаки, и прикрылся клинком.

— Тебе, может, еще руку подать, чтобы ты встал? — сказал Мартин, отступив на два шага.

Гейнц поднялся, и Мартин продолжил нападение. «Ну давай же, — кричал он противнику, — нападай и ты!» Гейнц, поняв наконец, что, пока публика не увидит кровь, от него не отстанут, вдруг бросился на Мартина с яростью обреченного гладиатора. Тот едва успел отвести несколько ударов. Их клинки засверкали в лучах солнца. Звон стал частым. Из-под ног разлеталась опавшая листва и клочья выбитой каблуками травы. Зрители восхищенно молчали, слабонервные зажмуривались или отводили взгляд, каждую секунду ожидая рокового удара. «Здорово!» — крикнул Мартин и снова пошел в атаку.

Если бы им пришлось фехтовать на шпагах или рапирах, то любой бы увидел их неумелость. Но в сабельной рубке, когда можно примитивно лупить своим клинком по клинку противника, даже не очень стараясь при этом нанести ему поражение, они выглядели вполне сносно.

В запарке боя Мартин почти не почувствовал, как был ужален вражеским острием в предплечье правой руки. Только через минуту или две, когда, запыхавшись и опустив сабли, они разошлись в стороны, примериваясь к новому броску, он почувствовал, что по его руке что-то течет. Ладонь и рукоять сабли стали мокрыми и скользкими. Кто-то из секундантов увидел капающую на желтую кленовую листву кровь и замахал руками.