Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кольцо смыкалось, и Иосиф, измученный всем происходящим, с измотанными нервами поехал в декабре в Москву и лег на лечение в больницу имени Кащенко[11]. Он встретил там Новый год и в начале января вернулся в Ленинград. Это была попытка вырваться из кольца, попытка вполне неудачная.
С этого момента я постараюсь как можно меньше говорить сам и как можно больше обращаться к документам, ибо они точнее и выразительнее любого комментария.
Вот два текста, более адекватные действительности, чем мои воспоминания.
«Прокурору города Ленинграда от
Бродского Александра Ивановича
В дополнение к ранее поданной мною жалобе сообщаю подробности о незаконном лишении свободы в отношении моего сына Иосифа Александровича БРОДСКОГО. Обстоятельства дела таковы:
13 февраля с. г. в 21 час. 30 минут И. А. Бродский, выйдя из квартиры, был задержан тремя лицами в штатском, не назвавшими себя, и без предъявления каких-либо документов посажен в автомашину и доставлен в Дзержинское районное управление милиции, где без составления документа о задержании или аресте был немедленно водворен в камеру одиночного заключения. Позже ему было объявлено о том, что задержание произведено по определению Народного суда. Одновременно задержанный Иосиф Бродский просил работников милиции поставить в известность о случившемся его родителей, с кем он вместе проживает, дабы не вызывать у старых людей излишних волнений и поисков. Эта элементарная просьба, которую можно было бы осуществить по телефону, удовлетворена не была.
Назавтра, 14 февраля, задержанный Иосиф Бродский просил вызвать к нему прокурора или дать бумагу, чтобы он мог обратиться с заявлением в прокуратуру по поводу происшедшего. Ни 14 февраля, ни в остальные четыре дня его задержания, несмотря на его неоднократные просьбы, это законное требование удовлетворено не было. Об этом он сделал заявление во время судебного разбирательства 18 февраля с. г.
Что же касается нас, родителей, то мы провели день 14 февраля в бесплодных поисках исчезнувшего сына, обращались дважды в Дзержинское райуправление милиции и получали отрицательный ответ и только случайно поздно вечером узнали о том, что он находится там в заключении.
Все наши ходатайства перед начальником отделения милиции Петруниным о разрешении свидания, а также о выяснении причины задержания наталкивались на грубый отказ. Несколько позже в виде „милости“ он разрешил передачу пищи. Не помогли также разрешения на свидания, переданные нарсудьей Румянцевым и районным прокурором. Петрунин не пожелал считаться с этим, продолжая разговаривать в явно издевательском тоне, хотя перед ним были люди не только в два раза его старше, но и имеющие заслуги перед страной.
Пребывая в милиции, мы узнали, что к сыну вызывали скорую помощь, но о причинах этого события нам также ничего не было сказано, сославшись на то, что это „внутреннее“ дело милиции. Позже выяснилось, что с ним произошел сердечный приступ, врач вколол камфару, но он и после этого продолжал оставаться в одиночке.
Тот же самый ничем не обоснованный режим строгой изоляции продолжал на него распространяться и после рассмотрения дела в суде вплоть до определения его в больницу.
Ставя Вас в известность о всем происшедшем, о совершенно необоснованном случае лишения свободы, ибо, как мне заявил нарсудья Румянцев, он свое определение вынес по просьбе начальника районного управления милиции, и на проявление при этом ненужной жестокости, я прошу Вас принять те меры, которые обычно применяются в таких случаях.
Ко всему прочему мне хочется сказать, что то краткое изложение, которое я сделал, отражает, как это ни странно, нравы и установки, которые стали практиковаться в Дзержинском районном управлении милиции.
Александр Бродский
4 марта 1964 г.»
Одновременно Александр Иванович написал еще одно письмо, которое не только с горькой выразительностью рисует бытовую изнанку истории, но и предлагает некоторые чрезвычайно значимые черты происходящего.
«В Ленинградский ГОРКОМ КП
тов. Лаврикову
Уважаемый Юрий Александрович!
Настоящее письмо я направляю исключительно Вам, оно касается моего сына, молодого поэта Иосифа Бродского, которого Вы не знаете, но о ком, сколь мне известно, слышали.
Судьба его сложилась в последнее время довольно трагически. Не подумайте, что я собираюсь оправдывать его ошибки, промахи и заблуждения, допущенные как в творчестве, так и в жизни. Такие явления присущи юности и достойны сожаления и осуждения. Однако я не могу согласиться с теми преследованиями, которым он подвергается.
Его схватили вечером 13 февраля по выходе из дома, запихнули в темную машину и увезли. Куда? Он не знал, и никто не знал. Следа не оставили и ордера не предъявили. Все сделано тайно. Злобные люди в штатском и милицейской форме втолкнули его в одиночную камеру отделения милиции на улице Маяковского, 27. Протокола не составляли, акта о задержании тоже. Все-таки след.
Мы приходили, спрашивали. Следа нет, нет и человека. Опять искали по городу, в больницах, в „Скорой помощи“. Прошел целый день. И снова милиция на улице Маяковского. Один человек сказал: „Да. Здесь“.
Здесь, но почему? Начальник милиции молодой, но важный. Дает понять свое превосходство. Он ничего не позволит, ничего. Впрочем, пожалуй, разрешит на десять минут после приговора. Приговор он выносит здесь, у себя в кабинете, заранее. Не удивляйтесь: суд – формальность. Закон… Едкая усмешка, здесь не то место, где произносят это слово. Здесь все решает он, Петрунин, у него справка из издательства: молодой поэт мало зарабатывает. Это, по его мнению, уже серьезный повод для серьезного наказания. Своеобразный показатель трудовой деятельности… Трафаретная фраза: „У меня все“, иначе – „Убирайтесь вон“.
Четыре дня сидит молодой поэт в одиночке, без доступа свежего воздуха и дневного света на строгом режиме. Четыре дня подряд он требует прокурора, следователя, бумаги, чтобы написать заявление в суд, и предъявления ему обвинения. Это право каждого заключенного, будь он самый тяжкий преступник. Хотя Иосиф Бродский только „задержанный в обеспечение явки в суд“, в который он не вызывался и по делу которого не предусматривалось лишение свободы.
Но Петрунин запрещает все, что напоминает законность и может помешать произволу. Расчет точный: физические пытки запрещены, и они оставляют след. Предпочтительнее пытки моральные, на интеллигентов это больше действует… На календаре год 1964-й, а на улице Маяковского – 1937-й. Не подумайте, что я жалуюсь Вам на милицию. Это бесполезно. Но я хочу, чтобы Вы знали, что происходит у нас в городе. Вам часто задают вопросы, особенно после докладов.
В эти же дни мне пришлось столкнуться еще с одним обстоятельством, которое меня озадачило. Думаю, оно озадачило бы Вас тоже. Пытаюсь добиться свидания с сыном. Судья не возражает, даже удивлен – какие могут быть препятствия, не возражает и районный прокурор. Но в милиции не соглашаются, требуют еще одну санкцию, и, по-видимому, самую главную – от райкома КПСС. Точно называют фамилию и должность лица, кто это должен сделать.