И вот вскоре после этого мою машину подбили в пятый раз. Помню, что впереди поле и за ним километрах в трех крупный населенный пункт. Пошли в атаку, и где-то на полпути нас подбили. Вот тут у меня погиб радист, что ли. Оставшиеся выскочили, недалеко дорога проходила, мы в ее кювет и нырнули.

Март месяц, а там вода глубиной 50–70 сантиметров. Барахтаемся, только головы торчат… По этому кювету начали то ли идти, то ли плыть, через какое-то время ребята меня просят: «Командир, отдохнуть бы надо. Сил уже никаких нет.» Полежали, а снаряды и пули так и подсвистывают над нами. Добрались до ближайших хат, там подсушились, немного отдохнули.

После Кракова мы взяли большой город Катовице – центр Силезского угольного бассейна, а вскоре ротного повысили и где-то в марте меня назначили на его место. И, будучи ротным, я уже не горел. У него и задачи иные, да и обстановка была уже несколько другая.

Но для пяти потерянных танков потери в экипажах у меня совсем небольшие. Насколько я помню, пять человек получили ранения и всего двое погибло. Заряжающий и механик-водитель. Но я всегда считал, что самым несчастным в экипаже является радист-пулеметчик. Дело в том, что он не видит боя, фактически слепой. А это же очень важно для человека – видеть. Но у него же никаких смотровых приборов, только пулемет и такое маленькое отверстие, что даже трудно представить, что там можно увидеть. И лишь иногда, когда немцы идут стеной, а мы по ним стреляем, расстреливаем в прямом смысле слова, вот тогда я подавал радисту команду беспрерывно стрелять. Но он практически слепой, так что ему не позавидуешь. Кстати, один из бывших радистов нашей роты живет сейчас в Наро-Фоминске, и наград у него не меньше, чем у меня. Потому как он заканчивал войну радистом у начальника штаба бригады. Там, во-первых, ответственная должность, через него идет руководство боем, а во-вторых, поближе к начальству. Но чтобы так повезло, нужно быть высококлассным радистом[9]. А после войны Иван Георгиевич с отличием окончил училище, и мы с ним вместе служили и дружили. В 2000 году вместе участвовали в военном параде в Москве.

На войне без потерь не обойтись, и к ним быстро привыкаешь. Но человеческая психика так устроена, что она словно включает режим блокировки эмоций, иначе бы люди просто сходили с ума от каждодневных смертей вокруг себя. И все же смерть некоторых сослуживцев особенно сильно выбивала меня из колеи. Один раз я даже заплакал. Признаюсь, было такое… Хоть я и не очень стойкий в смысле слез. Иногда по пустяку меня что-то перехватывает и становится тяжело, но в войну такое случилось всего один раз.

Когда я еще взводным был, у нас погиб зампотех роты Петр Белов. Причем я совсем немного с ним служил и не так чтобы уж близко дружил, но так я его смерть воспринял болезненно, что даже всплакнул. Очень уж душевный парень, правда дружил с водочкой. Бывало смотришь, он уже веселый. Спрашиваю: «Петя, уже?» Но он все время показывал рукой – все в порядке! Причем всегда левой: «Правая – гайки заворачивать, а левая придерживать!» Но такой надежный человек, такой беспокойный, что даже не представляю, когда он отдыхал.

Иногда встречаю его небритым, чувствую, что и не спал совсем, чего-то там ремонтировал и тащит за спиной тяжелый мешок. Спрашиваю:

– Петя, что ты там тащишь-то?

– Стартер!

– Да на фиг тебе он нужен?

– Тебе-то вроде и на фиг, а мне вот так вот нужен! Вон на одной машине стартер отказал, так что про запас пригодится!

Только колонна встала, он сейчас же бежит работать с механиками. Чуть свободное время, он уже занятия проводит, что нового появилось. Или кто-то чего-то запорол, он сразу с механиками проводит разбор. А погиб он так.

Взяли мы какую-то деревушку, а дальше задачи нет. Обстановка несложная, но вскоре появились четыре «мессершмитта» и взялись за наши танки. Правда, на этот раз меня не беспокоили, а вот в машину взводного один из них как вцепился и, пока не сбросил на него все, не успокоился. И одна из бомб шандарахнула в метре от танка. Три катка вылетело, гусеница разлетелась, и даже на корпусе два сварных шва треснули. А весь экипаж тяжело контужен. Рты открыты, кровь из ушей течет. Ничего не слышат, кричат отдельные слова…

Мы вскоре пошли дальше, а Белову поставили задачу как можно быстрее восстановить этот танк и догнать нашу колонну. Проходит двое или трое суток, и нам приходит весточка, что Белов погиб. Мы все сникли, а что там, как, неизвестно. Но вскоре проясняется.

Танк отремонтировали, но экипажа нет, и он сам сел за механика и погнал догонять нас. Ну и где-то там, оказывается, попался участок, который простреливался немцами с флангов. Мы же в прорыв пошли, а немцы кое-где еще оставались. И на таком участке в поле он попал под обстрел. Болванка влетела прямо в открытый люк – голова оторвана, тело наполовину рассекло… В мешке его останки нам привезли, и вот тут я всплакнул.

Вот только даже не знаю, откуда он родом был. Постарше меня, может, и из кадровых еще. Но у технарей же особого роста не было, и многие настоящие зампотехи всю войну провоевали в ротах.

Погибших условно, конечно, хоронили похоронные команды. Правда, я их ни разу не видел, но мы знали, что они есть. В полку и бригаде они нештатные, а в дивизии или корпусе уже были штатные. Но когда они там подойдут и как разберутся, только бог знает. А сами мы редко хоронили. Мне, например, считаные разы довелось хоронить товарищей. Запомнились лишь отдельные случаи.

Как хоронили Белова на окраине какого-то села в Винницкой области. В Карпатах похоронили лейтенанта Петренко, обложив могилу булыжниками. Принимал участие в торжественных похоронах сержанта Назарова – известного героя бригады, полного кавалера ордена «Славы», который подорвался на мине. Его хоронили на площади городка Мельник в Чехословакии 10 мая 1945 года. А последних семь однополчан мы оставили навечно в городке Судовая Вишня Львовской области. Они погибли от рук бандеровцев в июле и августе 45-го, перед самой отправкой бригады к постоянному месту дислокации в Наро-Фоминск.

А в боях хоронили впопыхах, на скорую руку. Помню, когда у меня погиб заряжающий, так даже не оставили там ничего, потому что получили новую задачу. Только на бумажке передал в штаб, где, чего и как.

И погиб ведь как. Тоже случай. В деревушке, где мы недолго стояли, вроде все тихо, а потом вдруг внезапный пятиминутный артналет. Тогда много людей погибло, и он в том числе. Мне повезло, я в это время находился в танке, а он добежать не успел…

Но вот с чем я до сих пор смириться не могу, так это с таким количеством без вести пропавших. Вы сейчас любую «Книгу памяти» откройте, так там половина числится пропавшими без вести. Ну, куда это годится?! И как это воспринимается людьми? Одно дело погиб, а так вроде под каким-то вопросом. Чуть ли не подозреваемый. А вдруг он после плена против нас воевал? У меня тут, в Воронеже, есть друг, Морковец Виктор Иванович, так мы с ним до самых верхов хотим дойти. Достучаться до властей, чтобы наконец уже было принято принципиальное решение, чтобы всех пропавших без вести официально признать погибшими в боях за Отечество. Хотя на самом деле вопрос, конечно, очень сложный. Но сколько же пропало людей, это просто немыслимо.