И поэтому, когда патриот ссылается на великие имена, патриот врет: он сам таких вот мандельштамов и убивал. Нечем патриоту гордиться, кроме ракет.

Всякий раз, как государство заявляло о желании принять участие в судьбе поэта — будь то Пушкин или Булгаков — из этого выходила постыдная мерзость.

Кого это так, словно воры вора

Пристреленного выносили?

Изменника? Нет. С бокового двора

Умнейшего мужа России.

И так было всегда, и всегда так будет в России. Чаадаев, Бродский, Чернышевский, Герцен, Солженицын или Зиновьев — нет ни единой биографии совестливого человека, на которую государство российское не поставило бы свою каинову печать — так на скоте выжигают тавро, так клеймят крепостных.

Да мы и есть крепостные. Тридцать лет так называемой свободы не были свободными нисколько: то было время безудержного холуйства и либерального вранья — интеллигенция лебезила, приспосабливалась к чиновному ворью, а чиновники крали все подряд, хотели сравняться с Европой приобретениями.

Нравственные люди, дорвавшись до некоторых послаблений, выпрашивали гранты у воров, ходили в корешах с мошенниками в особо крупных, писали передовицы и колонки, оправдывая любые приобретения и захваты собственности — а как иначе?

Интеллигенции казалось, что надо вырастить класс уверенных в себе держиморд с яхтами, чтобы они, накушавшись всласть, подобрели и прикормили свое окружение.

Костерили Сталина — но оборони Создатель задеть владельца ресурса, где начисляют зарплату. Важно, считали интеллигенты, чтобы капитализм и гражданские свободы стали непобедимыми — а то, что эти свободы осуществляются за счет чьей-то несвободы, так это, увы, проблемы рынка: кто не успел, тот опоздал.

А богачи благосклонно принимали угодничество; смотрели, прищурясь, как мельтешит дворня, но сами-то, сами чиновники мечтали об одном: однажды утрем нос Западу, вернемся в бастион с ракетами. Все равно, на Западе нас за равных не считают — мы уже полмира украли, а нас все держат за плебеев; ну, погодите, мы еще вам покажем, пиндосам.

В брежневские времена гуляла обидная кличка, данная России: «Верхняя Вольта с ракетами». Как же русские патриоты ярились на эту кличку. И обижались именно на то, что страна их обитания — Верхняя Вольта, а вовсе не на то, что страна — с ракетами.

И вот, когда случилась перестройка, испугались того, что станем Верхней Вольтой без ракет. Не того мы испугались, что наука захиреет и образование сдохнет, что неравенство станет ужасающим и количество беспризорников утроится, не того ужаснулись, что вождь получит право распоряжаться жизнями подданных — точь-в-точь как в диком племени.

Нет, испугались того, что с ракетами выйдет недостача. И постарались вопреки всем кризисам опять стать Верхней Вольтой с ракетами. Получилось.

И стало по слову поэта, описавшему русское общество полтораста лет назад, после отмены крепостного права:

Искать себе не будем идеала

Ни основных общественных начал

В Америке. Америка отстала:

В ней собственность царит и капитал.

Британия строй жизни запятнала

Законностью. А я уж доказал:

Законность есть народное стесненье,

Гнуснейшее меж всеми преступленье.

Нет, господа, России предстоит

Соединив прошедшее с грядущим

И далее, как это обычно и бывает, — рождается миф о том, что наше нравственное сознание столь высоко, что мы можем дать урок другим народам. А если другие народы не поверят в то, что у нас есть основания дать им урок, мы с оружием заставим признать наше моральное превосходство.

Эта горделивая мысль посещает патриотические умы от полного ничтожества жизни, нас окружающей. Чем мизерабельнее действительность, тем агрессивнее патриот.

Страна рабов, страна господ; мундиры голубые и преданный им народ — со времен Лермонтова не только не изменилось ничего, но дошло до вопиющей, гротескной степени: обновленной Россией правит лазоревопогонное ведомство, и власть гэбэшников население воспринимает как единственно возможную.

И молят аппарат ГБ: правь нами вечно! И вот такой «русский мир» надо распространить по свету?

Забота о русском языке обуяла донецких боевиков, и это не в первый раз, когда культура оказалась заложником политического террора.

Некогда Осип Мандельштам писал: «чтобы Пушкина славный товар не пошел по рукам дармоедов, грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов». Сегодня радетелями русского языка выступают не академики Лихачев да Аверинцев, но боевики «Моторола» и «Бес», охранители русской словесности.

И можно бы ждать, что произойдет всплеск Донецкой культуры — на это прямо указывают патриотические мыслители, — но никакого всплеска русской культуры на Донбассе не будет никогда.

Культура современного мира — не в обособлении Донбасса или Шотландии. Не в национализме. На путях национализма нет ничего. Культура — единственно и только в принятии другого, в принятии чужого, в слиянии с непохожим.

Но кто привел к власти державных националистов? Кто посадил на трон лазоревопогонное ведомство? Страшный парадокс современности в том, что либералы именно националистов к власти и привели!

Патриотическая агрессивность сегодняшнего дня — она выросла из агрессивности либеральной. Есть, знаете ли, такая разновидность патриотизма — патриотизм либеральный. Есть патриоты либерализма — упорные и беспощадные. Они и призвали в свое время ГБ править страной — чтобы соблюсти контроль в свободолюбивых негоциях. И некоторое время всех устраивало то, что корпоративная мораль охраняется со всей строгостью.

Агрессивная серость либерализма, кумовство либерального дискурса, равномерное жужжание бездарностей по салонам — все это было надежно защищено; именно это местечковое сознание либералов и стало питательной средой сегодняшнего фашизма.

Замените редакцию журнала, обслуживающую интересы кружка, на ограниченную нацию, которая ищет свое жизненное пространство, — и вы получите точную копию фашистского государства сегодняшнего дня. Оттого они и обижены друг на друга, оттого они так часто и меняют лагеря, что логика — ровно та же самая.

Нас ввергают в войну, месье, но ввергают не только патриоты — либеральный дискурс участвует в этом со всем энтузиазмом.

Предсказываю, что пройдет вовсе незначительный отрезок времени и сегодняшние «либералы» обнимутся с сегодняшними «патриотами» — они и не ссорились никогда, они продолжали печататься в одних журналах и посещать одни салоны.

Сочинитель протестных куплетов и сочинитель патриотических речевок — не оппоненты, салонная сущность куда важнее любых убеждений. Салонные горлопаны опять подружатся — вот только жизни оболваненных граждан уже не вернуть.

Фашизм скоро начнет жить собственной жизнью: костер уже горит сам по себе, а «патриоты» и «либералы» не имеют ровно ничего против друг друга.