В общем, в отличие от продавщицы, Джун не показалось нормальным, что я купил две одинаковые сорочки разных размеров. А то, что большая из них предназначалась ее предшественнице, привело ее в дикую ярость, в приступе которой она влепила мне пощечину. Сегодня и я признаю ошибкой эту идею с двумя сорочками. Несмотря на то что Джун тогда простила меня — она успокаивалась так же быстро, как и распалялась, — моя оплошность заложила основу для грандиозного скандала, который разразился несколько месяцев спустя в гостинице «Дюк де Сен-Симон».

Это был один из самых неприятных моментов моей жизни, о котором я очень не люблю вспоминать.

Несмотря на абсолютную мою невиновность, Джун тогда меня бросила.

Со стороны все выглядело не в мою пользу. После деловой встречи я пригласил Джейн Хэстман в отель. У нее случилась неприятность: поссорилась со своим другом, в итоге он спешно отбыл на родину. (Тот самый двухметровый ковбой со Среднего Запада, который не умещался в «колыбели Белоснежки», помните?) Джун же тогда уехала на пару дней в Довиль со своей лондонской подругой. И вот я спросил Джейн, не хочет ли она чего-нибудь выпить? Сделал это просто потому, что мне было жаль ее. Она кивнула и ответила: «Double», имея в виду двойной виски. После нескольких «Doubles» мы поднялись в номер Джун. Джейн Хэстман не из тех женщин, которые хнычут, когда у них что-то идет не так. Тем не менее она попросила меня задержаться, и я остался. Но не более того.

Я прилег рядом с ней на кровать, взял за руку и стал уверять, что все будет хорошо. Она уснула, и я уже собирался идти домой, когда вдруг почувствовал сильную усталость. В общем, в ту ночь мы с Джейн спали рядом, как брат и сестра.

На следующее утро, еще не успев открыть глаза, я услышал голос Джун:

— Salaud![22]— кричала она. — С меня довольно!

Нет, это был не кошмарный сон. В ногах двуспальной кровати стояла моя возлюбленная. Она побелела от гнева, и ее зеленые глаза метали молнии в сторону недоумевающей Джейн.

— Не могу поверить! — бушевала она.

Я открыл было рот, но она не дала мне вставить ни слова.

— Избавь меня от объяснений. Все кончено.

Я вскочил с кровати. Мне было что сказать в свое оправдание, но Джун не желала меня слушать.

— Джун, милая… — пробормотал я, а потом произнес фразу, обычную для мужчины, оказавшегося в подобной ситуации: — Все не так, как ты думаешь…

На этот раз это была чистая правда.

Джун что-то прокричала в гневе и направилась к открытой нараспашку двери.

Я бежал за ней до самой регистрационной стойки, отчаянно повторяя:

— Между нами ничего не было! Джейн — моя старая знакомая, и у нее вчера случилась неприятность.

— Неприятность?.. — отозвалась Джун зловещим шепотом, а потом заорала на весь отель: — У Джейн неприятность?! Бедняжка Джейн! Она тоже из числа подружек, которых ты утешаешь ночными сорочками?! И какой же размер у нее, «L»?!

Она вихрем пронеслась мимо стола. Из-за него за всей это сценой с каменным лицом наблюдала мадемуазель Конти.

— Джун, прошу тебя, успокойся…

Я попытался схватить ее за руку, однако поскользнулся и упал на каменный пол. Наверное, со стороны я выглядел очень смешно. В тот момент я расплачивался за все свои грехи и преступления.

Тем временем Джун дошла до финального акта шекспировской трагедии.

— Отвали! — буквально выплюнула она, прежде чем выскочить под дождь.

И это было последнее, что я слышал от Джун Миллер.

Ошеломленный, я вскочил на ноги и бросил взгляд на мадемуазель Конти, ставшую невольной свидетельницей моего позора. Я почувствовал, что покраснел, и от этого мне стало еще хуже. Луиза Конти сидела передо мной в своем безупречном костюме и с аккуратной прической. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она оставалась невозмутимой, ее не касались любовные сцены. И это равнодушие спровоцировало меня.

— Ну, чего вы уставились? — набросился я на бедную регистраторшу и с удовольствием заметил, как она вздрогнула.

Потом я направился к выходу, где простоял несколько минут, беспомощно глядя на дождь.

Джун действительно ушла.

На обратном пути я заметил, что мадемуазель Конти покинула свой пост. Отель будто вымер. Казалось, весь мир затаил дыхание.

Потом я услышал шаги на лестнице и обернулся. Луиза Конти выносила из погреба тарелки, когда на нее налетела Джейн. Вижу и сейчас, будто в замедленной съемке, как обрушилась и разлетелась на тысячи осколков фарфоровая башня.

Тогда в «Дюке» — и только там! — можно было приобрести посуду «Эжени», изготовленную на Лиможской фарфоровой мануфактуре специально для этого отеля. Многие из постояльцев с радостью покупали дорогие тарелки с будуарной росписью в бардовых и золотисто-желтых тонах.

Я смотрел на черепки под ногами, как Гамлет на бедного Йорика. Быть или не быть? Так завершилась бесславная сцена моего падения.

— Нет! — закричала мадемуазель Конти, в ужасе уставившись на гору осколков. — Это была дорогая посуда, — вздохнула она.

Присев на корточки, она принялась собирать мусор в кучу, беспрерывно причитая: «О боже мой, какое несчастье! Какая беда!»

— Осторожно, — предупредил я ее, очнувшись и присаживаясь с ней рядом. — Не пораньтесь, они острые.

На мгновение наши взгляды встретились, но что мы могли сказать друг другу?

— Это моя вина, — смущенно повторял я, разглядывая покрытый затейливой росписью черепок.

Снова и снова я прокручивал в уме недавнюю сцену, видел перед собой возмущенное лицо Джун. Ее слова эхом отдавались у меня в ушах, и мне вдруг захотелось куда-нибудь спрятаться от самого себя. Вместо этого я встал и попытался улыбнуться, что, конечно же, получилось плохо.

— Да… сегодня явно не мой день, — пробормотал я.

Луиза Конти тоже встала. Несколько секунд она молча смотрела на меня, выражение ее глаз было скрыто за темными очками. Вероятно, в тот момент она проклинала идиота, нарушившего покой ее отеля. Потом пригладила руками темно-синюю юбку.

— Мне жаль, что так получилось, — сказала она.

В ее словах слышалась искренность, хотя, скорее всего, она просто сумела быстро справиться со своими эмоциями.

— Нет-нет, — запротестовал я, размахивая руками. — Это мне очень жаль. Я оплачу разбитую посуду, не волнуйтесь. Все будет в порядке.

Чуть заметная улыбка тронула губы мадемуазель Конти. Наконец-то я хоть что-то сделал правильно.

В тот ненастный мартовский день ревнивая красавица Джун ушла не только из отеля «Дюк де Сен-Симон», но и из моей жизни. Все попытки вернуть ее, поначалу уверенно настойчивые, а потом безнадежно жалкие, терпели неудачу.