Мой любезный и превосходный друг, скажите, кого сечет учитель так неукоснительно, как родного сына? Разве Брут не отрубил голову своему отпрыску[60]? Хорошего же вы мнения о нынешнем положении литературы и о литераторах, ежели думаете, что кто-то из нас не решится заколоть ножом собрата по перу, если его смерть может оказаться хоть чем-то полезной для государства!

Однако суть в том, что в литературной профессии снобов нет. Оглянитесь на все сословие британских литераторов, и, ручаюсь, вам не найти среди них ни одного примера вульгарности, зависти или высокомерия.

Все они, и мужчины и женщины, насколько я их знаю, отличаются скромностью поведения и изяществом манер, все безупречны в личной жизни и честны по отношению к окружающему их обществу и друг к другу. Правда, вам иногда, быть может, случится услышать, как один литератор поносит другого, но почему? Отнюдь не по злобе; вовсе не из зависти, но единственно ради правды и из чувства долга перед обществом. Предположим, например, что я добродушно укажу на какой-либо внешний недостаток моего друга мистера Панча и замечу, что мистер П. горбат, что нос и подбородок у него более крючковаты, чем у Аполлона или у Антиноя, которых мы привыкли считать образцами красоты: разве это доказывает, что я питаю злобу к мистеру Панчу? Ни в коей мере. Обязанность критика — отмечать не одни достоинства, но также и недостатки, и он неизменно выполняет свой долг с величайшей мягкостью и прямотой.

Всегда стоит выслушать мнение умного иностранца о наших нравах, и в этом отношении мне кажется особенно ценной и беспристрастной книга известного американца, мистера Н.-П. Уиллиса[61]. В его «Жизнеописании Эрнеста Клея», видного журналиста, читатель найдет точное изображение жизни популярного литератора в Англии. Для общества это всегда лев.

Его ставят выше герцогов и графов; вся знать стекается, чтобы увидеть его; не помню уж, сколько баронесс и герцогинь в него влюбляется. Но об этом предмете нам лучше умолчать. Скромность не позволяет нам назвать имена безнадежно влюбленных герцогинь и милых маркиз, вздыхающих о всех без исключения сотрудниках нашего журнала.

Если кому-нибудь угодно узнать, как тесно авторы связаны с высшим светом, то надобно только прочитать модные романы. Какой утонченностью, какой деликатностью проникнуты творения миссис Барнаби! В какое прекрасное общество вводит нас миссис Армитедж! Она редко знакомит нас с кем-либо ниже маркиза! Я не знаю ничего восхитительнее картин светской жизни в «Десяти тысячах в год», кроме разве «Молодого герцога» и «Конингсби»[62]. В них есть какая-то скромная грация и светская непринужденность, свойственная только аристократии, уважаемый сэр, истинной аристократии.

А какие лингвисты многие из нынешних писателей! Леди Бульвер, леди Лондондерри, сам лорд Эдвард — они пишут на французском языке с тонким изяществом и непринужденностью, что ставит их неизмеримо выше их континентальных соперников, из коих ни один (кроме Поль де Кока) не знает по-английски ни слова.

И какой англичанин может читать без наслаждения романы Джеймса, столь восхитительные по гладкости слога, — а игривый юмор, блестящий и небрежный стиль Эйнсворта? Среди других юмористов можно перелистать некоего Джеррольда, рыцарственного защитника Ториев, Церкви и Государства; некоего А'Бекета, отличающегося легкостью пера, но беспощадной серьезностью мысли; некоего Джимса, чьим безупречным языком и остроумием, свободным от шутовства, наслаждалась близкая ему по духу публика[63].

Если говорить о критике, то, быть может, еще никогда не было журнала, который столько сделал бы для литературы, как бесподобный «Куортерли ревью». У него, разумеется, есть свои предубеждения, но у кого из нас их нет? Он не жалеет усилий ради того, чтобы опорочить великого человека или без пощады разделаться с такими самозванцами, как Китс и Теннисон; но, с другой стороны, это друг молодых сочинителей, который замечал и поддерживал все нарождающиеся таланты в нашей стране. Его любят решительно все. Кроме того, есть у нас еще «Блеквудс мэгэзин», замечательный своим скромным изяществом и добродушием сатиры; в шутке этот журнал никогда не переходит границ учтивости. Он — арбитр в области нравов и, ласково обличая слабости лондонцев (к коим beaux esprits [64] Эдинбурга питают законное презрение), никогда не бывает грубым в своем веселье. Хорошо известен пламенный энтузиазм «Атенеума» и горький смех слишком требовательной «Литературной газеты». «Экзаминер», быть может, слишком робок, а «Зритель» слишком неумерен в похвалах, но кто станет придираться к таким мелочам? Нет, нет, критики Англии и писатели Англии как корпорация не имеют себе равных, и нечего выискивать у них недостатки.

А главное, я никогда не видел, чтобы литератор стыдился своей профессии. Тому, кто нас знает, известно, какой дух братской любви царит в нашей среде. Время от времени кто-нибудь из нас выходит в люди: мы не нападаем на него за это, не издеваемся над ним, но все до единого радуемся его успеху. Если Джонс обедает у лорда, Смит никогда не назовет Джонса льстецом и подхалимом. С другой стороны, Джонс, вращаясь среди сильных мира сего, отнюдь не кичится их обществом, но даже бросит герцога, с которым под руку шествует по Пэл-Мэл, чтобы подойти к бедняге Брауну, грошовому писаке, и поговорить с ним.

Это чувство равенства и братства среди сочинителей всегда поражало меня как одна из самых приятных особенностей нашего сословия. Именно потому, что мы знаем и уважаем друг друга, мы пользуемся всеобщим уважением, занимаем такое высокое положение в свете и безукоризненно себя держим на светских приемах.

Страна так высоко ценит литераторов, что двух из них в течение нынешнего царствования даже приглашали ко двору, и очень возможно, что к концу нынешнего сезона один или двое писателей будут приглашены на обед к сэру Роберту Пилю.

Есть и такие любимцы публики, что принуждены то и дело снимать с себя портреты и публиковать их; можно даже указать одного или двоих, от которых страна каждый год требует новых портретов. Может ли что-нибудь быть приятнее, чем это доказательство любви и уважения народа к своим учителям!