— Нет, не только. Немцы под видом выходцев из окружения забрасывали своих разведчиков, диверсантов. Приходилось на ходу проверять наше «пополнение», кто такие. К нашему счастью, агентов не было.

— И вы наконец-то вернулись в особый отдел?

— Штаб находится в Волоколамске. Доезжаю на попутных машинах — а бомбежка страшная была! — вижу, около домика стоит солдат. Подхожу — рядом с ним стоят Рокоссовский и адъютант, который его уговаривает спуститься в щель. Вокруг все буквально трясется, бомбежка невероятная… Рокоссовский молчал, молчал, а потом говорит: «Как я могу идти в щель, если тут солдат стоит?!»

— Вы потом с Константином Константиновичем встречались?

— Конечно, и довольно часто. Последняя моя встреча с ним, когда он был командармом, произошла так. В освобожденных Сухиничах Рокоссовский сидел в кабинете, и рядом с домом разорвался снаряд. Осколок влетел в окно, ранил генерала в грудь, пробил легкие. Начальник мне говорит: «Из Москвы вызвали санитарный самолет, организуйте эвакуацию и обеспечьте безопасность командующего». Поехал я к указанному месту, куда вскоре привезли Рокоссовского. Он в тяжелом положении был — кровотечение сильнейшее, дышал с трудом. Когда прилетел самолет, я решил проверить его. Ведь было в 1941-м, что немцы перехватили информацию и захватили одного командующего. Мне сразу бросилось в глаза, что трое врачей какие-то не совсем белые и по-русски с акцентом говорят! Докладываю по телефону, что вот такое дело. Самолет задержали. Через полчаса звонят: «Отправляй, это испанцы, эмигранты — они создали санитарный отряд». Заранее предупредить не могли! После излечения Рокоссовского назначили командующим Сталинградским фронтом, а к нам пришел Баграмян.

— С ним у вас тоже установились хорошие отношения?

— Да, он к нам часто приходил, все дела мы с ним обсуждали. В 1942-м меня назначили старшим оперуполномоченным отдела контрразведки армии — считали, что я уже опыт приобрел. Но у меня больше военного опыта было.

— В чем заключались ваши служебные обязанности?

— Прежде всего бороться с агентурой противника. В первый период войны они в нашей форме ходили, но мы быстро навели порядок. Каждый месяц в документы офицерам и солдатам ставили шифрованные обозначения. Если нет обозначения — задерживали и разбирались… Когда же мы брали Городок, военная контрразведка впервые создала свой небольшой отрядик, который вошел в прорыв вместе с наступающими и даже с военной разведкой.

— Для чего это было нужно?

— Для захвата немецких разведывательных и карательных органов. Мы знали, что они там находятся. Мне пришлось участвовать в расследовании — это страшная картина, что они там творили! Сотни людей были закопаны живыми, вместе с детьми. Эти материалы мы передали правительственной комиссии. Пройдя через Белоруссию, наша армия вышла в Литву и первой прорвалась в Восточную Пруссию, на территорию противника.

— Какая тогда была оперативная обстановка в Литве?

— На первых порах вроде бы и ничего. Война есть война, им некогда просто было. А когда основные силы ушли в Восточную Пруссию, обстановка в Литве стала тяжелейшая! Подполье начало действовать, чего только там не творилось! Они небезуспешно действовали — хорошо знали свою обстановку, местность, лесистые места, топи всякие. Наши пройти не могут, а они.

— Но ведь вы боролись с этими бандитами?

— Конечно. В 1945-м, когда я уже был начальником отдела, мы получили информацию, что активно действующая банда собирается разграбить несколько сел. Я сформировал конный отряд, чтобы перехватить их, но мы опоздали, пока пробирались по болотам. А бандиты в своих же литовских деревнях такое натворили, что просто ужас! Волосы вырывали и груди отрезали у женщин, звезды на телах вырезали. Хотя нескольких бандитов мы выловили, но отряд был большой, и они возвратились через болота в свои схроны. Вообще Литва нам дорого обошлась.

— Вы сказали, что к этому времени уже были начальником отдела. Какого?

— Дело в том, что немцы очень серьезно использовали прикрытие раненых бойцов и офицеров. Сознательно подстреливали своих агентов, они попадали в медсанбаты, госпитали, а оттуда — в наши подразделения. Тогда было принято в нашей, теперь уже 11-й гвардейской, армии решение сформировать отдел контрразведки «Смерш» по выявлению агентуры и разведчиков противника через госпитали, медсанбаты, пункты эвакуации. Меня назначили начальником такого отдела — и мы начали работать. Небезуспешно, прямо скажу.

— А разве немцы под конец войны не снизили свою разведывательную активность?

— Представьте, мы уже вели бои за Кенигсберг, а в это время мой отдел вылавливает парашютиста! Агент прошел школу — с документами советского офицера, с рацией, со связью к националистическим бандформированиям. В общем, на длительное оседание. Борьба велась до конца!

— И все же по вашей контрразведывательной линии вы гитлеровцев переиграли?

— Да, хотя германская разведка и была на высшем уровне… Между тем у них все было совсем не так, как у нас. У нас все было расписано, указано, что можно делать, чего — нельзя. У них же вообще не было понятия «нельзя», они применяли любые методы, шпионам, диверсантам и террористам разрешалось действовать в любом плане.

— Иван Лаврентьевич, вот такой деликатный, с точки зрения спецслужб, вопрос: как строились ваши взаимоотношения с различными категориями военнослужащих?

— Сегодня некоторые мемуаристы оценивают взаимоотношения командования и контрразведки в критическом плане. Но у нас никаких противоречий не было. Обстановка была исключительно доброжелательная, при полном взаимодействии, полном понимании. Я уже говорил про будущих маршалов Советского Союза Рокоссовского и Баграмяна, очень добрые отношения были у меня с генералом Лукиным, который в 1941-м, как известно, попал в плен. Уж на что был строг будущий маршал Кошевой, но и с ним работа велась при полном взаимодействии.

— Как солдаты относились к «Смершу»?

— Нормально. Боязни, могу вас заверить, никакой не было. Тем более что мы все время вместе находились рядом. И потом, если человек готовится к бою, понимает, что его, может быть, совсем скоро убьют — чего ему тебя-то бояться?

— Ну а вот отношение к вашим агентам?

— Да кто их знал?! Никто ничего не знал. Если же где-то какой-то прокол был, сразу ликвидировали все документы, прекращалась всякая связь… К тому же очень часто мы обращались к помощи доверенных лиц, без оформления. Люди помогали нам на чисто патриотической основе. Подсказывали, информировали. Мы постоянно общались с личным составом, и это не вызывало никакой негативной реакции.

— Какой же интерес был им с вами работать? Была ли какая-то материальная заинтересованность?

— Да что вы! У нас и у самих денег-то не было. Просто подавляющее число воинов были преданы Отечеству, понимали и видели, что все, что мы делаем, — это в интересах страны, для того, чтобы приблизить победу над врагом.