— Превосходно, — голос Валентайна с хрустом крошащегося льда надломился, переплавляясь в металл. — Хочешь считать меня монстром, я стану им для тебя. Только для тебя, Лена.

Неожиданно это оказалось больно. Боль — это то, что он не испытывал очень и очень давно: отец постарался. Сначала приучал к физической, потом — к той, которая гораздо сложнее.

— Человеческому выродку положено быть слабым, — как-то сказал Адергайн. — Человеческому выродку, но не моему сыну.

Долгие годы его воспитания привели к полной потере чувствительности, и это не было образом речи. Тело защищается от любого стресса, особенно от того, что испытывает постоянно. По сути, у него было два выхода: сойти с ума или утратить чувствительность. Адергайн знал, что делает. Лишиться рассудка ему не позволила кровь сильнейшего темного, а утратить чувствительность помогла человеческая составляющая, раз за разом корчащаяся в агонии.

И вот теперь, спустя столько лет странное чувство. От слов девчонки, даже не от слов, от мыслей, полоснувших когтями по сердцу. Сколько у него было женщин, но ни одна не сумела вот так походя ударить. И попасть в цель.

Темная тварь — клеймо, с которым он жил с первого дня своего появления в Даррании. Ему было плевать. Им — нет. Сколько их проходило мимо него с ненавистью, со страхом, и сильнейших магов и слабых людей, высокородных и не очень драконов. Они боялись и от этого ненавидели еще сильнее. Их попытки вывести его из себя, спровоцировать, ударить, рассыпались о тренировки Адергайна, как разлетается тленом все, чего касается истинная суть темной силы.

Она же…

Она плотно сжала губы и сложила руки на груди.

— Думаешь, что можешь меня напугать? После всего, что было?

Нет, он не хотел ее напугать. Он хотел сделать ее своей, и при том во всех смыслах. Опасное чувство возникло в тот миг, когда Валентайн увидел ее впервые. К сожалению или к счастью, его суть не подразумевала глубоких привязанностей. К сожалению — потому что он упустил этот первый момент, когда желание ею обладать еще не впиталось в кровь, распространяя эту отраву по венам. К счастью, потому что какие бы то ни было чувства не для него. Чувства — это суть человека, человек не способен их контролировать, зато легко поддается влиянию темной магии, которая, как и желание обладать этой женщиной, отравляет его кровь, день за днем набирая силу.

Впервые он задумался об этом сходстве, когда захотел оторвать голову младшему отпрыску Фергана. При одной мысли о том, как Драгон касается ее кожи, как обнимает ее, внутри разрасталось темное, черное зло, способное на любую жестокость. Мальчишка сам не догадывался, сколько раз рядом с ним ходил по краю.

Не догадывалась и она. О том, что могла бы кричать под ним не раз и не два, о том, насколько — до дрожи — ему необходимо чувствовать ее страсть, чувствовать, как натягивается между ними невидимая дрожащая нить созвучия, от прикосновения к которой можно порезаться. Насколько близко она стоит от того, чтобы он впитывал ее стоны губами, от единства их обнаженных тел, от сплетающейся воедино магии: не как вчера, а уже в качестве дополнения к тому, когда она по-настоящему станет его. Не догадывалась она и о том, что именно ее присутствие, именно мысли о ней останавливали его в полушаге от жесткого предупреждения золотому мальчишке.

Ни его статус.

Ни Ферган.

Ни все, что осталось за спиной, ни все, чего он добился.

Именно она.

— Думаю, что тебе стоит помолчать. — Это прозвучало резко, но так и хотелось.

Она широко распахнула глаза:

— Помолчать?! Отлично! С удовольствием. Верни мою одежду, и я больше ни слова тебе не скажу.

— Одежда тебе в ближайшее время не понадобится.

Ее глаза сверкнули, знакомо: нет, Лена никогда его не боялась. Ее ярость была такой силы, ее внутренняя сила была такой, что хотелось немедленно впиться губами в ее непокорный рот, вплетая в волосы пальцы и рывком притягивая к себе.

— Очень многообещающе. Но мне нужно в Академию.

— В Академию ты не вернешься.

Можно было добавить «Пока я не решу вопрос с Керуаном», но он не стал этого делать. Развернулся, направляясь к дверям, когда услышал:

— Не хочешь возвращать одежду, пойду так.

И ведь пойдет. Он понял это даже не по ее интонациям и решимости, а по тому, как она обогнула его, направляясь к дверям. При мысли о том, что кто-то может ее увидеть такой — с растрепанными волосами, уютно-домашнюю, босую, в его халате, внутри что-то коротко дернуло. Ужалило разрядом страшной знакомой черной искры. Знакомой очень хорошо, и от этого страшной.

Она уже рванула дверь на себя, когда Валентайн произнес:

— Doormard nierrhen.

Заклинание подчинения ударило в ее сознание неожиданно, поэтому Лена споткнулась и замерла. А он, указав на кресло, стоящее у окна, скомандовал:

— Сядь.

Его полоснуло — тонко — ее болью, обидой. По хрупкой нити зарождающейся связи к нему потянулось что-то еще, но Валентайн решительно отмахнулся, разрушая первые попытки темной силы создать созвучие. Когда-то давно это называли именно так, по крайней мере, на темных землях. Созвучие — это нечто за гранью влечения, непостижимое ни уму, ни сердцу. Полная ему противоположность — черная страсть. Обратная сторона созвучия, когда все светлое оборачивается умопомрачением, желанием обладать любой ценой, несмотря ни на что. Созвучие — история для двоих, черная страсть — неизменно для одного. Но в его случае не будет ни первого, ни второго.

Ни с кем. Никогда.

Ощущение пришло — и растаяло, оставив после себя легкую дымку горьковато-тленного послевкусия. Девушка прошла и покорно опустилась на стул, по-другому и быть не могло. Без вариантов.

Doormard nierrhen гораздо мощнее заклинания, которые используют светлые для облегчения участи тяжело раненых. Оно создано в самом сердце темных земель, первыми драконами Лозантира, его сила проникает в самую глубину сознания, превращая дракона или человека в марионетку. Почему-то последняя мысль заставила поморщиться.

Тем не менее Валентайн приблизился к опустившейся на стул девушке и произнес, глядя глаза в глаза.

— Мне некогда с тобой возиться, Лена. Завтрак тебе принесут. Еще принесут мазь, которую нужно нанести на запястья. Следов почти не осталось, если хочешь, чтобы их не осталось совсем, рекомендую сделать это сразу же как увидишь склянку.

При воспоминании о следах от наручников на хрупких запястьях ему снова нестерпимо захотелось свернуть Лэйтору шею. Впрочем, для него есть гораздо более интересный вариант, и Валентайн знал, что Керуан на него согласится. Он будет вынужден согласиться.

На шее девушки отчаянно билась жилка, и на миг от желания коснуться ее губами перед глазами стало темно. Так темно, как не было никогда даже в самые темные ночи, даже в самых темных практиках, в которые он заходил на тренировках с Адергайном. Еще нестерпимо хотелось дотронуться до запястий. Повторить подушечками пальцев тонкие оставшиеся от порезавшего кожу металла следы. Вчера, когда он втирал исцеляющую мазь в рваные ранки, внутри схлестнулись два совершенно непохожих чувства.