Небо затянулось серой пеленой мрачных облаков, вот-вот уронит первые слезы дождь. Он уже давно сдерживает свой грустный плач, все хмурится, сдвигает густые ватные брови. Словно робкая улыбка на мрачном лице, вырывается из плена облаков солнце, но скоро исчезает, уступает серому однообразию природной тоски.

Скорей бы уж прошел дождь и разошлись тучи. Зябко. Только Сашеньке все равно. Она спит и немного хмурится во сне, как сегодняшнее небо.

Аня плотнее запахивает кофту. Надо идти домой, того и гляди заморосит. И Сашеньку пора кормить. Что-то она разоспалась.

Аня улыбается, глядя на дочку, разворачивает коляску, поднимает голову…

Что это?

Она отводит глаза, но не выдерживает и снова устремляет взгляд на знакомое лицо.

Зачем? Опять эти особенные глаза, от которых нельзя оторваться. Опять это невероятное ощущение, что она чувствует его мысли, его желания.

Только молчи! Пожалуйста, молчи! Молча отвернись и уйди, словно тебя никогда и не существовало. Я же знаю, ты понимаешь меня. Уходи и молчи.

Если я не услышу твой голос, я, возможно, подумаю, что это был всего лишь сон, видение, бред. Я знаю, ты видишь, что я не забыла тебя. Но не пользуйся этим. Ведь это неправда. Это только минутная слабость. От неожиданности. От растерянности. На самом деле я забыла, за-бы-ла все. И тебя.

Только молчи! О чем нам говорить? Я живу с мыслью, что никогда не увижу тебя, и, поверь, это радостная мысль. Правда, радостная. Мне хорошо без тебя! Так зачем ты пришел?

У него чуть скривились губы.

— Мы, кажется, виделись когда-то?

И та же дурацкая фраза, и тот же ласкающий теплый голос, одинаково произносящий нежности и гадости. Словно ничего не изменилось.

Врешь! Все изменилось! Все!

— Когда-то. Может быть.

У нее получилось!

Получилось спокойно и равнодушно.

— Тебе неприятно вспоминать?

— Мне не хочется вспоминать. Зачем? Зачем что-то вспоминать, когда мне хорошо и сейчас, — Аня торопливо воздвигла между ними прочную непробиваемую стену, укрылась за двумя надежными щитами. — У меня есть муж, есть дочь.

— Я в курсе.

— Друг рассказал?

— Да. И заметь, я сразу примчался.

— Зачем?

— Не знаю. Но ты, я вижу, не рада.

Он усмехнулся.

— Не рада, — подтвердила Аня. — Мне все равно.

— Все равно? — он дернул бровью, раньше она не замечала этого движения. — А что же тогда рычишь на меня?

— Богдан! — его имя вырвалось само, вопреки ее желанию, она сама удивилась, услышав его из своих уст.

— О! — обрадовался он. — Ты и имя мое еще помнишь!

— Господи! — устало вздохнула Аня. — Раньше ты не был таким занудой.

Его глаза довольно блеснули. Наконец-то разговор перестал быть безнадежно трагическим и неприязненным. Она сдалась и смирилась, она признала его.

Надо же, а она ни капельки не изменилась, хотя и настаивала упорно на новом своем положении жены и матери. Она осталась прежней доверчивой, дерзкой девчонкой, в которую он когда-то глупо, бессмысленно и совершенно непонятно для себя влюбился. Он ни с кем не чувствовал себя так хорошо, как когда-то с ней.

А вдруг все еще можно вернуть? Она сказала: «Раньше… ты…» Значит, она помнит.

«Раньше… ты…» Значит, она оставляет ему место и сейчас.

В настоящее время он был идеален как никогда: он не пил, во всяком случае, до такой степени, чтобы перестать контролировать себя, не курил, ну разве совсем-совсем редко, и совершенно забыл о «колесах», но… Без всяких «но». У него имелось еще множество всяческих достоинств, за которые его любили и ненавидели. Он был твердо уверен, что каждый его знакомый может без труда объяснить: «Я люблю его за то…» или «Я ненавижу его за то…».

Одна девчонка когда-то свела его с ума… глупость какая…

Она же ничего не знала о нем, почти ничего. Возможно, он поразил ее своей красотой. Но вряд ли показался он ей привлекательным в их первую встречу да, наверное, и во вторую. Он и сам не мог сказать, почему помнит ее до сих пор, когда легко забывал неисчислимое количество других. Разве все происходило не как обычно?

Лето, жгучее, разгоняющее кровь солнце, загорелые стройные девушки, сводящие с ума гибкостью и неприступной обнаженностью своего тела, умные и глупые, очень красивые и не очень. А еще весна, осень, зима… Нет, не стоит о зиме. Взрослый сильный мужчина, он до сих пор по-детски ненавидит снег. Его не поражает сверкающая хрупкая утонченность зимних узоров, он никак не может избавиться от далеких воспоминаний, временами неожиданно ощущая себя дрожащим от смертельного холода мальчишкой.

А когда он думает о лете, он представляет только одну девчонку, одну из множества, с которой странным образом связаны мысли о счастье.

Глупо! Конечно, глупо!

И хорошо, что это случается редко. Он не живет воспоминаниями. Некогда. Обычно далекое не болит, потому как на него просто нет времени, и, может, оттого он сейчас так идеален: не пьет, не курит, не балуется наркотиками. Его наполненная яркая жизнь мчится вперед, указывает на невыполненные дела, зовет, манит, что-то обещает, горит, бьет ключом.

Некогда оглядываться назад, да и незачем. Только почему, когда Чоня загадочно и радостно, как бы между прочим, упомянул о той случайной встрече, сердце замерло (глупое сентиментальное сердце), и, не удержавшись, вырвало из рассчитанного принятого ритма, и повело, повело туда, куда по здравому рассуждению и стойкой мужественности не следовало идти.

Опять же: зачем? (Вот бестолковое!) Она замужем, она счастлива и спокойна. А что понадобилось ему? Нарушить спокойствие, спугнуть счастье, потому как сам давненько ничего подобного не испытывал? Увидеть и удивиться, как она смогла жить без него? Увидеть и усмехнуться: «Надо же, тебе удалось окрутить какого-то дурачка?» Увидеть и обидеть: «Ты была когда-то такой глупой и наивной, одной из многих у меня. Интересно, какой ты стала сейчас?» Увидеть и… зачем-то, зачем-то вспомнить, что давно-давно ни с кем другим не было так хорошо и счастливо.

Алешка ничего не замечал. Аню это радовало и пугало одновременно.

Алешка всегда неправильно объяснял себе ее капризы. Возможно, потому, что просто не хотел знать скрытых причин, когда на поверхности плавало множество доступных и вполне реальных объяснений. Ане обычно нравилось то, что он не требует от нее полных, глубоких откровений, не старается докопаться до самой сути ее настроений, не пытается проникнуть в ее — только ее — тщательно защищенный маленький мир.

А сейчас ей хотелось, чтобы Алешка читал ее мысли. У нее самой смелости не хватало все объяснить, рассказать. Она иногда встречается с мужчиной, с которым когда-то была близка, которого не забыла, которого любила давно (только бы не по-прежнему!), и пусть их встречи вполне невинны на первый взгляд, они страшат ее.