— Что ж, я согласна, если нет другого выхода, — сказала она торопливо, — но расплачиваешься ты.

— Я уже четыре года расплачиваюсь, — сказал он глухо.

Повисло молчание: Эбби не знала, как реагировать на его последние слова.

— Ты на машине? Или тебя подвезти?

Эбби посмотрела на часы — девять утра.

— Ты, кажется, предлагал не чашечку кофе.

— Можешь заказать себе бутылку виски — мне все равно. Так ты едешь или нет?

Эбби посмотрела на мальчишку-полицейского — тот, казалось, не обращал на них никакого внимания. На его лице блуждала безмятежная улыбка — он был поглощен созерцанием гор на противоположной стороне озера.

— Куда ты хочешь ехать?

— Открыто только одно место.

— Хорошо, — сказала она и глубоко вздохнула.

Долговязому парню, который их обслуживал в „Северном олене“, она упрямо заказала виски. Желательно из лучших и самых дорогих, вроде шотландских „Гленморанжа“ или „Макаллана“.

— А что-нибудь из дорогих американских сортов подойдет?

— Спасибо, конечно. И горячий шоколад, пожалуйста.

С кружкой горячего шоколада в руках она подошла к одному из кожаных кресел у камина. За столом у стены завтракали двое парней в рабочих рубашках и джинсах. Они подняли голову, собираясь поздороваться, но, увидев сначала Эбби, потом Кэла, застыли.

Ее щеки запылали, но она не отвела взгляд, а зло посмотрела на них, поняв, о чем они подумали. Они тут же опустили глаза.

Она села в кресло, красная от возмущения, и принялась сосредоточенно добавлять сливки в шоколад.

— Послушай, Эбби, — Кэл нагнулся к ней, обхватив обеими руками свою кружку с кофе. — Я бы очень хотел поговорить с тобой о Лизиной страховке…

— Она никого не обманывает, Кэл, — устало повторила Эбби. — Лиза может поступать неразумно, но она не злой человек и не стала бы ставить людей под удар.

— Да, но когда она ее брала…

— Бога ради, — она протестующе подняла руку, — не желаю слышать твои обвинения. Я хочу знать, что там происходит.

Кэл прикусил нижнюю губу.

— Ради этого я и поехала с тобой, — напомнила ему Эбби. — Чтобы ты рассказал мне все про место преступления.

Он поставил кружку, потом снова взял ее в руки, посмотрел сначала на нее, потом на голову лося на стене и наконец заговорил, обращаясь скорее к сохатому, чем к ней:

— Ну, во-первых, они извлекли из стены застрявшую там пулю. Стреляли из полуавтоматического оружия сорок пятого калибра. Пулю отослали на баллистическую экспертизу, чтобы проверить, соответствует ли она пуле, которой убита женщина, найденная в горах. Мари Гилмоут.

Хорошо, что Эбби сидела, иначе она бы грохнулась на пол.

— Мари убита в доме Лизы?!

— Во-вторых, найдены следы крови и тоже отправлены в лабораторию, чтобы уточнить, чья она — Мари… или Лизы.

— Но я не видела в доме никакой крови, — с трудом выдавила она.

— Для этого используют люминол. Его наносят на поверхность, после чего ее полируют до блеска.

Эбби смотрела на него, ничего не понимая.

— Это вещество, на фоне которого кровь становится видна.

В голове у Эбби помутилось. Что, если это Лизина кровь? Она тоже убита? А если это кровь Мари? Что это может значить? Женщины что-то не поделили?

— Как Мари познакомилась с Лизой?

— Мы точно не знаем, но они, похоже, дружили. За диваном мы нашли ее сумку.

— Но как они познакомились? Мари живет на юго-востоке США в штате Вирджиния. Это не ближний свет.

— По работе: может быть, на какой-нибудь конференции. Они обе занимались серьезными научными исследованиями.

Эбби вспомнила об искореженной куче расплавленных в огне дисков и файлов и подумала о Лизином боссе:

— Томас знаком с Мари?

— Не знаю.

Эбби решила в тот же день поговорить с Томасом. Он чудный человек и, между прочим, как ее сестра, обожает драже „M&Ms“. Даже его передвижения по институту можно проследить по брошенным то здесь, то там ярким фантикам от любимого лакомства. Может быть, он сумеет пролить свет на то, почему уничтожен Лизин труд.

Некоторое время они сидели молча. В печке потрескивали поленья; Эбби слышала приглушенные голоса других посетителей, позвякивание ножей и вилок.

— Чья одежда висит у нее в доме? — нарушила молчание Эбби.

— Точно не известно. После ссоры с Грэгом Лиза какое-то время встречалась с Джеком Молваром. Грэга она бросила больше года назад, с тех пор, судя по всему, у нее никого не было.

Эбби не могла в такое поверить — у Лизы всегда кто-то был, а иной раз и не один.

— Джек рассказывал, у них была жуткая ссора и Лиза выставила его на улицу босиком, — сказал Кэл с кривой усмешкой. — Он, бедолага, даже подумал, что придется топать по снегу в носках, но потом вслед полетели и унты.

Что там она говорила Кэлу несколько минут назад? Лиза может поступать неразумно, но она не злой человек…

Она почему-то вспомнила, как однажды они играли в прятки с соседскими мальчишками. Лиза уговорила ее спрятаться в багажнике машины родителей мальчиков. Лизе тогда было всего шесть, а Эбби восемь, но она уже привыкла подчиняться более подвижной и энергичной младшей сестре и поэтому тут же не колеблясь залезла внутрь.

Как только крышка багажника захлопнулась, она сжалась от страха. В кромешной тьме она не увидела даже собственную руку, которую поднесла к лицу. В нос бил сладковатый запах машинного масла. С улицы не долетало ни звука — ни голосов искавших ее мальчишек, ни даже шума транспорта на дороге.

Ее начало трясти, ей хотелось стучать по крышке и кричать, чтобы ее выпустили, но она знала, что Лиза никогда не простит ее за то, что она выдала свое местонахождение. Какое-то время она лежала, свернувшись калачиком, и тихо плакала: слезы текли по лицу и попадали прямо в рот, но потом, измученная, уснула.

Она еще больше испугалась, когда проснулась. В панике попыталась открыть крышку, изо всех сил толкая ее кулаками и ногами, но никто ее не слышал, никто не спешил на помощь. Как Эбби позже узнала, Лиза сказала отцу, где она, только через три часа. Достав из багажника несчастную, мокрую от слез Эбби, он накинулся на Лизу и так на нее кричал, что лицо у него покраснело, а вены на лбу страшно вздулись.

Лизе до конца недели разрешали выходить из комнаты только поесть и в туалет, но в первую же ночь, когда родители уснули, она потихоньку проникла в комнату Эбби. Она принесла ей свою любимую игрушку — набитую тряпками лошадку по имени Мягкое Копытце, к которой никогда не разрешала даже притрагиваться. Маленькое личико сморщилось, и она горько заплакала.