Отец и сын долго всматривались друг в друга, один с грустной нежностью, другой с настороженным любопытством. Потом Федор протянул мальчику руку и повел в свой осиротевший с гибелью Аленки дом.

В один из погожих сентябрьских вечеров Федор привел сына на сельское кладбище, подвел его к трем печальным бугоркам, окруженным молодыми елочками, и застыл перед дорогими могилами в скорбном молчании. «Кто здесь лежит, папа?» – тихо спросил мальчик, с недетской грустью глядя на поникшую фигуру отца. «Здесь все свои, родные» – глухо ответил Федор, крепче сжимая руку сына.

1996 г.

Ветры стихли, воды задремали,

И Земля уснула до зари.

Ты не спишь, один в своей печали,

Никого за это не кори.

Не кори за то, что поделиться

Ты не смог ни с кем своей судьбой,

Не взметнулся ввысь подобно птице

На призыв души тебе родной.

Радость ты дарил легко и просто,

Не жалел, не прятал, не копил,

Но беда подкралась вдруг без спросу —

Ты ее ни с кем не разделил.

Целый мир хотел ты осчастливить,

Ведь унынье – это тяжкий грех.

Ты не знал, что может опостылеть

Самый звонкий беззаботный смех.

И среди бездумного веселья

Вдруг заплачет, задрожит душа,

Будто на чужом пиру похмелье,

Где на жизнь не ставят ни гроша.

Ветры стихли, воды задремали,

И земля уснула до зари.

Ты не спишь, один в своей печали,

У судьбы прощенье попроси.

2003 г.

Мне пела реченька про лето красное:

Придет с волной любовь, придет напрасная,

Прихлынет к сердцу вдруг лишь на мгновение,

Подхватит быстрое ее течение.

Теченье быстрое,

Река глубокая.

Не доверяй волне,

Ты, синеокая.

Я не послушалась совета реченьки,

Волне доверилась июльским вечером.

Любовь прихлынула лишь на мгновение,

И унесло ее вниз по течению.

Теченье быстрое,

Река глубокая.

На берегу грущу

Я, синеокая.

Пропела реченька про лето красное.

Я не корю любовь свою напрасную.

Пускай плывет с волной вниз по течению,

Приходит счастье к нам лишь на мгновение.

Теченье быстрое,

Река глубокая.

Дождусь другой волны

Я, синеокая.

2003 г.

К Днепру стремится Вязьма,

А к Дону мчит Сосна.

В Оку шлет воды Клязьма,

К морям спешит волна.

И Яуза-речушка не просто ручеек,

Заманит вас подружка

В Мытищи на чаек.

Заманит – не обманет,

К столу всех пригласит

И самовар поставит,

Что серебром блестит.

Мытищенской водицы,

Вспоившей стольный град,

Гость из любой столицы

Отведать будет рад.

Рек малых по России

Как родников не счесть.

Не всю траву скосили,

Косе работа есть

По берегам текущих

К морям прохладных вод,

Журчаньем струй поющих

Встречающих восход.

Блеснет в траве речушка,

Пробьется родничок,

И пригласит подружка

Друзей всех на чаек.

2005 г.

Ока нас позвала в дорогу,

Как манит солнце по утрам.

Мытищ покинули берлогу

Стремясь к высоким берегам.

Связь есть во всем. Связуют реки

Поселки, страны, города.

Благословенная во веки

Течет и плещется вода.

И из болот, из темной чащи,

Где злая ведьма ворожит,

Ручей прозрачный и журчащий

Навстречу к речке побежит.

Сукромка в Яузу вольется,

А Яуза в Москва-реку.

Москва как змейка изовьется —

Напоит водами Оку.

И пристань древняя Калуга

Гостей приветит всякий раз.

Недалеки мы друг от друга —

Вода как нить связует нас.

Июнь 2009 г.

Все клады заговоренные. Чтоб его найти и увидать, талисман надо такой иметь, а без талисмана ничего, паря, не поделаешь.

А. П. Чехов. Счастье.

В старой московской коммуналке на Чистых прудах проживали по соседству Шура-старенькая, по прозвищу «Барынька-сахарная» и Шура-маленький, по прозвищу «Шарик». Комната барыньки, просторная и светлая, выходила окнами на бульвар, где цвели летней порой старые липы. Шурик с матерью занимали комнату поменьше, третья, совсем маленькая, долго пустовала, пока в нее не вселился новый жилец, аккуратный и непьющий, ставший в скором времени отчимом Шурика.

Когда-то вся квартира принадлежала Шуре-старенькой. Досталась она ей в наследство от родной тетки, прожившей всю жизнь в Москве. Сама Шура-старенькая родилась и выросла в старинном русском городе Ельце, Орловской губернии, в семье педагога-словесника. Звали ее в то время просто Шурочкой. Имя свое она унаследовала от отца, названного Александром в честь почитаемого в их семье царя-освободителя, трагически погибшего от рук террористов.

В день рождения первенца дед ее подарил жене брошь редкой ювелирной работы – крупный овальный александрит в ажурной золотой оправе. Бабушка, рано овдовевшая, свято хранила подарок мужа, и передала семейную реликвию невестке (матери Шурочки) в день рождения Александры. Мать прикалывала брошь очень редко, и только днем, когда александрит отливал изумрудно-зеленым светом, – кроваво-красный в пламени свечей камень внушал ей суеверный страх. Скрепя сердце исполнила она волю покойной свекрови – передала фамильную драгоценность дочери в день рождения внука Александра, предчувствуя, что камень не принесет той счастья.

Опасения матери оказались не напрасны. Жизнь обрушилась на совсем еще юную Шурочку лавиной бед. В суровые двадцатые годы умер от тифа отец, вслед за ним от горя и голода угасла мать. Муж, белый офицер, не мог оставаться в красной Совдепии, хотел увезти жену с маленьким сыном за границу, но куда ей было деться от родных могил, от колокольного звона, плывущего с соборной площади, от волнующих душу звуков и запахов милого сердцу подстепья, когда весенней порой поутру пение девичьих голосов сливается с трелью птиц в цветущих яблоневых садах, окутанных белой дымкой, словно тонким елецким кружевом.