Красные заняли не весь Крым. Белые засели в Керчи. Мнения разделились. Одни считают, что красные легко разобьют белых, другие уповают на иностранную помощь. Е-Б. сказал, что французы поспешили домой, потому что на их кораблях едва не произошла революция. Крымское правительство бежало вместе с казной. Крым в полном смысле этого слова был оставлен на произвол судьбы. Я вспомнила одного поэта (не И.), который убеждал меня в том, что Крыму, населенному многими нациями, которые никогда не смогут договориться между собой, непременно нужен конкистадор, который железной рукой наведет здесь порядок[66]. Непонятно, кто станет этим конкистадором. Красные ведут себя так, будто они пришли навечно, но события последних лет уже показали, что слово «навечно» лучше забыть. Только теперь я поняла, насколько приятной была наша прежняя скучная жизнь, которую я от недостатка ума презрительно называла «унылым мещанским бытием». Ах, как скучно! Всякий день одно и то же! Сейчас же, если бы встретила бы себя шестнадцатилетнюю, то надавала бы ей (то есть себе самой) подзатыльников. Обидно терять нечто хорошее, но втройне обидно сознавать, что я этого хорошего не ценила. Но нескучная жизнь виделась мне совсем иной. То, что происходит сейчас, не могло привидеться и в страшном сне. Права была мама, когда говорила отцу, что война добром не кончится. Отец в начале войны питал большие надежды. Он надеялся, что победа (тогда в победе мало кто сомневался) раскроет перед ним новые возможности, и, кроме того, он сумел получить огромный сапожный подряд. Как он сам говорил, «на целую армию». Приятели завидовали отцу, а мама плакала. У нее были предчувствия, которые сбылись. Иногда прислушиваюсь к себе: вдруг во мне тоже таится пророческий дар? Но мой внутренний голос молчит. А мне так бы хотелось наперед знать будущее.

7 апреля 1919 года. Симферополь

Павла Леонтьевна и Тата были в церкви (С. И. болеет). Они очень боялись выходить из дому, но все же пошли. Ходили слухи, что большевики непременно устроят на Пасху что-то ужасное. Станут бросать куличи с яйцами в грязь, избивать всех выходящих из храмов и пр. Говорили, что в Феодосии красные стреляли из пулеметов по колоколам. Я не хотела отпускать Павлу Леонтьевну и Тату, боялась больше них. Немного успокоилась, только когда увидела, что наши соседи тоже идут с ними. К счастью, ничего не случилось. Только на обратном пути им встретилась толпа, поющая революционные песни и размахивающая красными знаменами. Ходит шутка, что у большевиков потому-то и нет мануфактуры, что они всю ее переводят на знамена и пишут на ней лозунги. Какая мануфактура! Яиц к Пасхе купить нельзя, не то чтобы мануфактуру. Когда-то через знакомых приобретали контрабандные товары, а теперь через знакомых приходится покупать яйца. Тата покупала яйца где-то на окраине, по протекции одной знакомой женщины. Иначе бы ей яиц не продали. На рынке пусто. Магазины не работают. Торговать никто не осмеливается – боятся, что товары отберут, не заплатив денег. Грабежу придумали красивое название – «экспроприация».

16 апреля 1919 года. Симферополь

Дом, в котором мы снимали жилье, забрали под какое-то учреждение. Всех выгнали на улицу. В прямом смысле не выталкивали из комнат. Мы ушли сами, после того как увидели на дверях грозное объявление о том, что все жильцы должны покинуть дом к означенному сроку. За неисполнение приказа (как и всех приказов новой власти) полагается расстрел. Не желая дразнить лихо, мы съехали первыми. Павла Леонтьевна рассудила верно. Рано или поздно все доходные дома вместе с гостиницами будут отобраны у их владельцев. Поэтому правильнее будет снять не комнаты в номерах и не квартиру в доходном доме, а две комнаты в каком-нибудь небольшом домике. Небольшие дома на одну семью вряд ли станут отбирать. Так выйдет не только спокойнее, но и дешевле. Экономить мы вынуждены нещадно. Трясемся над каждой копейкой. Начав свои поиски с относительно приличных мест, мы постепенно дошли до Салгирной слободы, населенной самой простой публикой. Мы ходили вчетвером: Павла Леонтьевна, я, С. И. и Ирочка – а Тата осталась дома сторожить вещи. Повсюду нам почти сразу же отказывали, даже не выслушивали толком. «Нет! Нет! Ступайте!» С. И. предположила, что нас с Павлой Леонтьевной принимают за дам легкого поведения, а ее за нашу мадам. Но я предполагаю, что дело было не столько в нас, сколько в нынешних временах. Никому неохота пускать к себе незнакомых людей, а то, что мы актрисы, скорее настораживает людей, чем располагает их к нам. Ведь мы играли в театре, который назывался Дворянским, а само это слово у красных считается преступным. Наконец нас пустила на постой одна семья. Мы наняли две недавно побеленные комнаты, дали задаток и договорились с хозяином о том, чтобы он перевез наши вещи. Наш хозяин из рабочих, он служит мастером на консервном заводе, и это обстоятельство придает нам уверенности. При красных в доме пролетария чувствуешь себя спокойнее. Хозяин с женой живут вдвоем, детей у них то ли нет, то ли они живут отдельно. Это тоже хорошо, потому что нам нужна тишина для работы над ролями. Я удивляюсь себе! Удивляюсь своей наивности, если это можно так назвать. Кругом хаос, в нашем театре большевики проводят свои собрания, а я думаю о работе над ролями. Но я не могу о них не думать. Театр, пьесы, роли – все это выше того, что происходит. Если предположить, что я больше никогда не выйду на сцену, то остается только одно – лечь и умереть, потому что жить без театра незачем. С. И. пугает нас тем, что придется играть в коммунистических пьесах. Мы не знаем, каковы эти пьесы, и ни одной из них не видели в глаза. Павла Леонтьевна просит С. И. прекратить, та изощряется в своих предположениях пуще прежнего. Ее изощрения столь гротескны, столь грубо-бесстыдны, они настолько расходятся с ее аристократическим обликом и аристократическими же манерами, что мы невольно начинаем смеяться и разгадываем коварный план С. И. Ей хотелось нас рассмешить, для этого она и завела этот разговор. Учусь у С. И. остроумию. Учусь начинать за упокой и заканчивать за здравие. Учусь невозмутимости, с которой С. И. произносит свои остроты. Я уже поняла, что серьезный вид добавляет шутке пикантности. Если шутник начинает смеяться первым, то это никуда не годится. Я искренне благодарна судьбе, которая свела меня с такими людьми, как Павла Леонтьевна и С. И. Счастлив тот, кому повезло с учителями. Нынче трудно называть себя счастливой, но, применительно к нынешним временам, я могу сделать это. Я счастлива, хотя мое счастье могло бы быть и более ярким. Но я не унываю. В последние дни я воспрянула духом. Я так молода, у меня еще все впереди, меня посетило чувство, что со мной все будет хорошо. Павла Леонтьевна радуется произошедшим со мной переменам. Унывать грешно, говорит мне она и спрашивает, что по поводу уныния говорят евреи. Я отвечаю, что евреи, по моему мнению, самый неунывающий народ на свете, но про уныние в десяти заповедях ничего не сказано. Но я плохо разбираюсь в этом. Возможно, что где-то в Талмуде и сказано об унынии.