Конечно, всё в порядке. Я сразу главному на стол … Да, да… записочкой сопроводил. Всё, всё как полагается… Да ты не беспокойся! Думаю, что в ноябрьский номер попадёт. Так что с тебя причитается, Андрюша!.. Ну, будь! Увидимся, когда будешь в Москве.

Ещё продолжая улыбаться, Перчаткин глянул на меня. Улыбка съёжилась, морщины углубились, и на лице где-то в районе переносицы повис немой вопрос: а этому-то замухрышке что здесь надо? И вот, не скрывая огорчения, Перчаткин положил пухлую ладонь на папку. Ту самую, где обретался мой роман.

– Жаль! – Перчаткин смотрел на меня, не скрывая огорчения. – А ведь задумано просто гениально! Поверьте, я отвечаю за свои слова. Эх, можно было бы конфетку сделать, – он даже прицокнул языком. – Но вот беда, тут очень много лишнего, такого, что категорически следует изъять. Это же явно не проходит, – и с сожалением развёл руками, – Вот если бы вы сократили рукопись так, чтобы вместо двух кило она тянула грамм на пятьдесят… – Перчаткин внимательно глянул на меня. Ну точно так, как продавец, который втюхивал мне тухлую осетрину в гастрономе на Смоленской.

– Что ж… я, пожалуй… подумаю над вашими словами, – смущённо произнёс я, ощущая томление в нижней части живота, как после съеденной тухлятины.

– Ну вот и хорошо! – Перчаткин снова улыбался, одной рукой отворяя дверь в коридор, а другой передавая мне папку с рукописью. – Приятно было познакомиться. Если появится желание, снова заходите… ну скажем, года через два.

Я встал, слегка покачиваясь, надо полагать, от долгого сидения. Засунул рукопись в портфель. И уже собирался распрощаться, как полуоткрытая дверь внезапно распахнулась настежь, и в комнату ворвался человек.

Глаза, налитые кровью, искривлённое гримасой ярости лицо… Не приведи, Господи, повстречаться с таким вот ночью, в тёмном переулке. Раздался грохот – это повалился массивный стул, на котором только что сидел Перчаткин. Выхватив из шкафа самую увесистую папку, рецензент забился в угол, прикрываясь папкой на манер щита.

– Вот что, Перчаткин! – прорычал погромщик. – Я тебя предупреждал?

Выглянув из-за папки, Перчаткин закивал.

– Я тебе говорил, что в следующий раз буду морду бить?

В ответ раздалось невнятное мычание.

– Ну так не взыщи!

С этими словами вошедший вырвал из рук Печаткина папку и стал лупить его по голове.

Где-то в коридоре закричали. Завыла пожарная сирена. Раздался топот множества сапог.

– Ты слышишь меня, Перчаткин? Учти, в последний раз! В следующий раз приду с бейсбольной битой или с ледорубом.

И погрозив на прощание кулаком, исчез столь же быстро, как и появился.

Потребовалось несколько минут, чтобы место происшествия привести в порядок.

– Вот… – прикладывая ко лбу массивный медный канделябр, произнёс униженный Перчаткин. – Вот так всегда! Ночей не досыпаешь, недоедаешь, стараешься поскорее дочитать роман, а результат почти всегда один, – Перчаткин потрогал голову и лицо его болезненно скривилось. – И ведь обидно то, что никто не понимает. Да что уж тут говорить, если только вы один…

Мне стало жаль беднягу. Я бы и сам не прочь набить такому морду, но надо же понимать – этим делу не поможешь. Это ж сколько придётся лупить по головам, чтобы добиться нужного успеха! И тут у меня возникла странная, в общем-то, шальная мысль. Мысль воплотилась в ещё более диковинную фразу. Честно скажу, я от себя подобной прыти никак не ожидал:

– А не пойти ли нам слегка поддать? Как вам такая перспектива?

Перчаткин так и застыл, держась за канделябр. Видимо, не каждый день в редакцию являются с подобным предложением. Вместо того, чтоб потребовать сатисфакции или по мордасам бить, вдруг приглашают в ресторан. Нет, в самом деле, это что, всерьёз или насмешка? Мысли забегали по его лицу. Покружив на ограниченном пространстве от покрасневшего правого уха до саднящего левого виска, встревожив не на шутку оба глаза, мысль рухнула вниз, успокоившись в окрестностях полураскрытого от изумленья рта. Глаза всё ещё зыркали по сторонам в то время, как рот, облизнувшись, произнёс:

– Отчего же не пойти? Пойти, конечно, можно. Вот только это зависит…

– Платить за выпивку и закуску буду я. По случаю знаменательной встречи угощаю.

Судя по замедленной реакции, случившийся мордобой не обошёлся без последствий. Перчаткин и без этого туго соображал, а тут и вовсе стал походить на инвалида интеллектуального труда. Во всяком случае, наш недавний разговор и столь заманчивое предложение в его сознании никак не уживались. Виданное ли дело, чтобы обиженные авторы предлагали выпить за свой счёт!

– Да праздновать нам с вами вроде нечего, – заметил озадаченный моими словами рецензент, возвращая на место канделябр. Но, чуть подумав, махнул рукой и стал запихивать папки с рукописями в объёмистый портфель, приговаривая: – Разве что как благодарность за совет, – и вот уже немного осмелев, оправдывается: – При нашей-то зарплате, знаете ли, хватает только на булочку с кефиром. Да ещё на белую головку по престольным праздникам…

И вот уже идём по Малой Бронной мимо Патриаршего пруда. Чуть дальше, на Большом Козихинском, как выяснилось, есть уютный кабачок в подвале. Тем временем Перчаткин увлечённо продолжает что-то объяснять. То ли оправдывается, то ли не в состоянии поверить в своё счастье:

– Я много, в общем-то, не пью, вы не опасайтесь… Нет, это не означает, что совсем не пью. Хорошую компанию всегда рад поддержать, особенно если… – тут он насторожённо замолчал, глянул мне в глаза и спросил заискивающе: – А вы не передумаете? – и даже чуть замедлил шаг.

Я мысленно пересчитал содержимое бумажника, прикинул, что при интенсивном разговоре должно хватить на три, ну скажем, на четыре часа, и предложил поторопиться. Да он и сам не прочь был поскорее выпить…

Сидим за столиком. Стол накрыт на два куверта. В качестве аперитива – виски «Чивас ригал». В зале звучит приятная музыка, а по большому экрану, висящему на стене, проплывают кадры из старой кинохроники – дамы в широкополых шляпах с перьями, офицеры лейб-гвардии Его Величества гренадёрского полка, банкиры и заводчики в цилиндрах… Ах, как давно всё это было!

И вот, погрузившись в кресло и глядя на экран, я понемногу перебираю в памяти события прошлых лет. Вновь на Пречистенке, стою у дома на Обуховом и вижу, как Кира уезжает. Бросает дом, родную страну и устремляется в Париж. А я за ней поехать не могу… Да, смелости не хватило, пусть так. Однако чего бы я мог таким образом добиться? Опять стоять под окнами её дома где-нибудь в Кламаре или же в Клиши? Опять молить о свидании и прятаться от князя? Да нет, не нужен мне