– Мне не хочется обсуждать это. Мы с вами говорим о женщине, которой я всегда бесконечно восхищался.

– В таком случае просто напомню о том, что она имеет право очистить свое имя. А это можно сделать, только если довести расследование до конца.

– Расследование уже было проведено.

– При всем моем уважении к вам, полковник Джулиан, позвольте не согласиться с вами. Если Ребекку де Уинтер убили, убийца вышел сухим из воды. На нее пала тень – самоубийство. Ее обвиняют в том, что она оказалась неверной женой.

– Все это произошло двадцать лет назад, – ответил я после очень долгой паузы. – Мне очень жаль, что с именем Ребекки связано столько домыслов, но не в моей власти остановить эти слухи. Сейчас уже ничего нельзя доказать. Ребекка мертва. Максима де Уинтера тоже нет на свете. Да и мне самому уже немного осталось. Все в этом мире течет, все изменяется. Вы молоды, Грей. Вы ничего не знаете об этих людях. И я не могу понять, почему вас это интересует.

– Потому что мне хочется узнать правду, – ответил он упрямо. – Меня это волнует, и мне кажется, что это должно волновать и вас тоже.

– Уходите. Вы упрямы как мул и вывели меня из себя. Я сыт по горло всем этим. Вы мне напомнили… – Я замолчал.

Боже мой, я едва не проговорился, но вовремя прикусил язык, Грей иной раз напоминал мне Джонатана. Он задавал такие вопросы, которые стал бы задавать мой сын, если бы остался жив. И в тот момент я заметил странное сходство между ними, вызывавшее у меня подспудную тревогу. Видимо, поэтому я не сразу смог принять Грея.

Прошла неделя после той встречи, и постепенно я вынужден был признаться, что его слова подействовали на меня. Его вопрос оказался решающим: имеет ли для меня значение правда? Да, конечно, имеет, если вы хотите жить в мире с самим собой. А в моем случае – когда жить осталось не так уж много – это тем более важно.

Во время ленча, приглядываясь к гостю, я пытался оценить его. И выставил ему девять баллов из десяти за манеру вести себя за столом (достаточно высокая оценка, которую, наверное, заслужили тетушка Мэй и средняя школа), семь из десяти за манеру одеваться (рубашка выглажена, но не отутюжена как полагается, и галстук выбран наугад), пять из десяти за умение вести беседу (как и большинство шотландцев, он предпочитал хранить молчание) и десять из десяти за терпение – мы уже добрались до пудинга, когда он впервые упомянул о Мэндерли.

Я надеялся, что, пока буду выставлять ему оценки, мне попутно удастся выяснить еще что-нибудь, но этого не произошло. Манера выставлять баллы, которой я пользовался всю свою жизнь, смущала и меня самого. Самые обычные пункты, ничего, что по-настоящему говорило бы о человеке. И сейчас эти оценки не дали никаких дополнительных сведений. Они оказались бесполезными.

Погрузившись в раздумья, я не заметил, с чем был пудинг: с яблоками или с кактусами. Меня настолько занимал вопрос – могу ли я довериться этому молодому человеку, станет ли он моим Ватсоном или нет и займет ли он какое-то иное место в моем доме в будущем… А потом вдруг меня осенило. Теренс Грей – это мое сознание. Воплощенное сознание, которое сидит напротив в костюме, купленном в магазине готовой одежды, и ест яблочный пудинг с кремом.

Это открытие тем более поразило меня, что оно пришло в тот момент, когда Элли и Грей обсуждали маскарад, устроенный Ребеккой в Мэндерли. Еще до того, как Элли упомянула про костюм Каролины де Уинтер, который Ребекка скопировала со старинного портрета.

И тут я получил возможность вмешаться:

– Такие балы становились тяжким бременем для прислуги. И больше всего о них мог бы рассказать Фриц. Кстати, Грей, что он вам рассказал во время вчерашней встречи?

– Фриц? Просил передать, что он очень уважает вас. Он очень просил меня не забыть передать вам его слова.

– Уважает? – Я пристально посмотрел на Грея. – И это все, что он просил передать мне? Больше ничего?

– Нет, – удивился Грей. – А что он мог еще передать? Может быть, я чего-то не понял.

– Нет, нет. Это не имеет значения. Ну а сейчас настала пора прогуляться. – Я поднялся. – Элли, ради бога, оставь эти тарелки на месте. Ими найдется кому заняться. Мы перейдем в другую комнату, чтобы выпить кофе. Баркер! Где ты! Куда запропастилась эта чертова собака?!

И когда я уже стоял в прихожей, полностью одетый: в шляпе, шарфе, пальто и перчатках и держал Баркера за поводок, пока Элли выводила машину из гаража, я все же решился спросить:

– Скажите, Грей, это не вы прислали мне конверт? Этим утром? Довольно большой, коричневого цвета?

– Нет. – Грей нахмурился. – Если бы я захотел вам что-то послать, я бы принес конверт сам. И приложил записку…

– Ну, конечно, просто я подумал, что, быть может, вы забыли вложить записку. Впрочем, это неважно. Забудьте об этом…

Он помог мне сойти с крыльца и добраться до автомобиля. Это была последняя проверка: как он будет вести себя в Мэндерли. Но его ответная реакция на вопрос удивила меня.

Когда я сообщил ему, что мне надо что-то спросить, он напрягся. Но когда я задал вопрос, я увидел, что он ответил честно. И испытал явное облегчение.

Почему? Наверное, не любил, когда его расспрашивают. Подумал, что я хочу задать вопрос о чем-то другом… И это его встревожило. В первый раз я увидел, что он занервничал.

Элли вывела наш старенький «Моррис Оксфорд» к воротам, и я устроился в машине с помощью Грея. Из-за моего ревматизма и слабости это выглядело как небольшой цирковой номер, но в конце концов все закончилось довольно благополучно. Грей сел на заднее сиденье за спиной Элли, а Баркер устроился позади меня. Время от времени он лизал мне ухо и тяжело дышал.

День выдался хороший, и настроение мое вполне соответствовало погоде. Элли – прекрасный водитель – вела машину легко и плавно. Мы преодолели пару холмов, откуда открывался прекрасный вид на окрестности: на раскрашенные в разные цвета коттеджи, дамбу, за которой расположились домики деревенских жителей и где мог останавливаться в детстве Грей.

А по другую сторону залива, сверкающего в лучах солнца, напротив города, раскинулись земли Мэндерли. Элли умело вписывалась в повороты, пользовавшиеся дурной славой. Однажды Максим, вскоре после женитьбы на Ребекке, чуть не разбился на одном из них на своем автомобиле, но, к счастью, тогда все для него обошлось благополучно. После этого начался довольно крутой подъем, дорога петляла вдоль излучины реки, пока не показалась дубовая роща, затем заросли бука и, наконец, сосны, откуда начиналась граница владений Мэндерли.

Грей всю дорогу молчал. Все внимание Элли было сосредоточено на переключении скоростей, а я по своей привычке снова погрузился в воспоминания о прошлом.

В три пятнадцать мы достигли перекрестка, где когда-то, как я докладывал на заседании исторического общества, стояла виселица и где собиралась публика, привлеченная бесплатным представлением. Мы припарковались возле сторожки у ворот Мэндерли. И я начал отыскивать – еще одно небольшое представление – ключи, которые могли храниться в одном из моих многочисленных карманов и которые, конечно же, оказывались в самом последнем и самом труднодоступном.