– Это та самая Глафира, о которой ты говорил?

– Да…

– А этот парень…

– Это мой сын! – воскликнул Трюггви с видом совершенно придурковатым.

Подошли.

Пообщались.

Мануил поздравил Ярослава со славной победой, спасшей от великих бедствий не только его людей, но и жителей всей Ромейской державы. А также с благоразумием в вопросах политики, ибо его союз с хазарами был очень своевременным и правильным. И сообщил, что Василевс не отклоняется от слов договора и высылает ему поставки проса за текущий и предыдущий годы, как они и уславливались. А также, понимая те сложности, с которыми консул сталкивается, защищая интересы ромеев в этих глухих лесах, шлем еще помощников, сверх оговоренных.

– Ремесленников?

– Так и есть.

– Опять плотников, гончаров да ткачей? – чуть поведя бровью, спросил Ярослав.

– А разве тебе они не надобны?

– Надобны. Конечно, надобны. Но меня немного удивляет такая избирательность. У Василевса есть задумка превратить Новый Рим в новый мировой центр по производству амфор?

– Эти ремесла очень важны для жизни простых людей.

– И я благодарен Василевсу за них. Мои люди для меня важны. И я приложу все усилия к тому, чтобы их жизнь была легче и лучше. Не подумай, дорогой друг, что я осуждаю или недоволен. Моей благодарности нет границ. Эти ремесленники мне очень помогут. Но и любопытство, присущее всем людям, имеется. Вот я и спрашиваю. Василевс щедр. И мне хотелось бы узнать, возможно, у него есть какой-то план?

– Наш Василевс, – специально оговорился Мануил, внимательно наблюдая за реакцией Ярослава, – разделяет твое человеколюбие. И мыслит только о том, чтобы люди, что волею Всевышнего оказались под его рукой, жили благополучно.

– Надеюсь, Всевышний услышит его молитвы и все задуманное им удастся в полной мере, – уклончиво ответил Ярослав. – Я же со своей стороны приму его людей и постараюсь сделать так, чтобы они занимались любимым ремеслом без всяких помех.

Мануил кивнул с едва заметной смеющейся улыбкой на лице. И они перешли к следующим вопросам. Когда же все закончилось, Трюггви не выдержал и воскликнул:

– Ты же сказал, что убил его!

– Я соврал, – невинно пожав плечами, ответил Мануил. – Разве я мог убить собственного внука?

– А ты… ты… ты… ты ведь жена другого мужчины. Зачем ты приехала? – спросил Трюггви у Глафиры.

– И тут я соврал, – ответил за нее Мануил. – Моя дочь отказалась выходить замуж за кого-либо, кроме тебя. А раз тебя посчитали убитым, то и вообще ни за кого. И пообещала наложить на себя руки, если я насильно ее отдам замуж.

– Но…

Глафира же, не говоря ни слова, подошла к Трюггви и обняла его. Да что там обняла? Просто повисла на нем. И зарыдала.

– Мама, мама… – громко спросил паренек, подойдя и дергая ее за юбку. – Ты чего? Кто тебя обидел?

– Никто, милый. Никто. Это я от счастья. Вот. Папа твой жив оказался…

Ярослав наблюдал за этой сценкой воссоединения семьи и вымученно улыбался. Иногда переглядываясь с Мануилом, выглядевшим победителем. Шутка ли? Верного человека у него переманил. Да так, что и не встрянешь. Трюггви за это время довольно сильно сблизился с Ярославом и во многом ему помогал. Прежде всего взвалив на себя функции, близкие к начальнику полиции. Командовал патрулями. Помогал дознания проводить и расследования. И чем дальше, тем больше погружался в эти дела, обрастая собственным влиянием.

– И что теперь? – спросил Ярослав Трюггви, поймав его вечером для беседы с глазу на глаз.

– Не знаю, – серьезно ответил он. – Я не смогу от нее отказаться… от них. Но и доверять мне теперь ты не сможешь.

– Она ромейка из аристократии, и через нее на тебя станет ее отец влиять. Хочешь – не хочешь, а они намного искушеннее в этом вопросе, чем ты.

– Согласен, – угрюмо кивнул Трюггви.

– И что делать будешь?

– Я хочу остаться.

– Остаться?

– Я не хочу, чтобы мой сын рос в Миклагарде[30]. Там слишком много грязи. Слишком много интриг. А здесь он сможет вырасти мужчиной, а не изворотливой интриганкой, лишь внешне подобной мужчине.

– А что до службы твоей?

– Я могу принести тебе великую клятву на храмовом круге, именем трех богов в присутствии свидетелей. Поклявшись, что ежели нарушу ее, то сгинуть мне навечно в Хельхейм. Я благодарен тебе за доверие. За возможность жить спокойно без вечных походов. За дело, что ты мне поручил. И я не хочу его бросать.

Ярослав внимательно посмотрел на Трюггви. В том не было даже легкого оттенка лукавства. Глаза смотрели прямо и твердо. Не мельтешили. Усомнись консул сейчас в его словах, и все, между ними пробежит кошка, и неизвестно, чем все это закончится. Доверься? И жизнь Ярослава окажется под ударом. Теоретическим. Гипотетическим. Но ударом. Однако после почти минутного колебания он произнес:

– Хорошо. Присылай своего сына, будет учиться с моим.

– Конечно! Спасибо! – радостно воскликнул Трюггви.

– И с клятвой не тяни. И да. Ежели Мануил или его люди начнут тебя к чему-то склонять, ты сразу не отказывайся. Отвечай уклончиво. Он ведь не для себя будет стараться. И я хочу знать, какие планы у Василевса. Может, через это их и узнаем…

864 год, 11 сентября, окрестности Нового Рима

Ярослав сидел на своем Буцефале и наблюдал, как легионеры загружали в обозный фургон последние мешки картошки. И это было великолепное зрелище! Его первый гектар картофеля! Он просто светился, ничуть не скрывая своего удовольствия…

– Ты слышал, что у нашего Трюггви проблемы? – тихо спросил Добрыня, что сидел подле него и откровенно скучал.

– Проблемы? – повел бровью Ярослав.

– Он тебе еще не рассказал?

– Нет.

– О! – довольно потер руки Добрыня от предвкушения. – Он ведь с той ромейкой, с Глафирой, в церкви обвенчался тайно. Еще тогда. В Константинополе. И она в том отцу открылась. Оттого он ее насильно замуж и не выдал. Сынок-то их с Трюггви, выходит, законный.

– О как! – удивился Ярослав. – А наш герой-любовник вернулся к себе домой и там еще раз поженился?

– Именно! И по всему выходит – обманул он свою вторую супружницу. Ибо она никак не могла быть ему женой, но лишь наложницей. Девка обиделась люто. Да и родичи ее тоже. Говорит, что после завершения сбора урожая родичи ее приедут, чтобы с Трюггви серьезно поговорить. И переживет он этот разговор или нет, никто не знает.

– Он вообще-то мне служит.